Тектология

ТЕКТОЛОГ И МЕФИСТОФЕЛЬ

      Юбилей кончился. Замолкли речи, погасли огни. Я вновь один.
     

      Глубокая ночь. Ярки звезды; но бессильны их разрознен­ные лучи против холодного мрака. Черные призраки без форм, тесно сплотившись бесконечной ратью, образовали его тяже­лую массу и смутные, глухие звуки их движения слились в угрожающую тишину. Утомление в душе.
     

      «Ха-ха-ха!..» Подавленный саркастический смех раздается за мною. — А, это ты, Мефистофель?

      Я знаю тебя, дух насмешливого скептицизма, безрадостный разрушитель. Не в первый раз ты являешься к работнику, когда он, выполнив трудное дело, окидывает его взглядом. Что ж, добро пожаловать, побеседуем!

      Мефистофель спокойно располагается против меня. Он не спешит; он уверен в своей силе.

      — Ну, и... что же дальше? — говорит он.

      — Увидим, — отвечаю я.— Сделано то, что надо было сделать. А дальше... будет, что будет. Человек ответствен только за то, что зависит от него.

      — Фатализм – удобная вещь, — улыбается он. — Но тут это не к месту; ты должен прямо сказать, чего надеешься достигнуть.

      — Я, кажется, ясно высказал свои цели...

      — На словах, да. Но разве в этом суть? Ты делаешь прямо противоположное тому, что следует, чтобы их достигнуть!

      — Укажи мне мои ошибки, Мефистофель.

      — Во-первых, ты усиленно организуешь врагов, своих и своего дела. Посмотри, что ты устроил. Собрал их всех вместе и сказал им, в сущности, такие вещи: «Господа, у вас идут междоусобия, вы грызетесь из-за власти и влияния, друг  в друге видите опасных конкурентов и друг друга стараетесь уничтожить. А между тем у вас одна общая основа и один общий враг, который ей угрожает. Ваша основа – монополия истины; из этой монополии вы для себя выводите жреческие привилегии, право связывать и разрешать, приобщать и отлучать. Ваш враг – дух новой культуры, который хочет разрушить все монополии и привилегии в мире идей, отдать истину коллективу и развитию, а вас – прошлому. Смотрите, то, чего вы не можете поделить, ускользнет от вас в целом». Разве это не самый верный способ сплотить всех конкурентов в один синдикат: Это будет большая сила. А зародыши нового еще слабы.

      — Но, Мефистофель, ведь эти зародыши надо собирать, прояснять, организовать. А как это сделать, не сказавши того, что есть? И моя ли вина, что идея прогресса имеет свойство организовать также его врагов? Рабочее движение сплачивает и капиталистов на общей борьбе против него; не отказаться же ему от самого себя на этом основании!

      — И что же? Там, где оно успевает сплотить их, когда само еще слабо, там ему приходится плохо: наступает жестокая реакция. К подобному же результату в сфере твоих задач приведут твои реформаторские усилия. И в этом будет доля твоей вины. Ибо – тут вторая твоя ошибка: насколько хорошо ты объединяешь врагов, настолько же старательно разгоняешь и отталкиваешь друзей. Славный организатор, можно поздравить!

      — Ты, кажется, клевещешь, темный друг. Когда я делал это?

      — Ну, начать хоть бы с того, как ты поступаешь со своими соотлученными. Они идейно близки тебе, твои естественные союзники. Они вправе ожидать лучшего отношения к себе. Ты даже защиту их превращаешь в повод обличать их ошибки. Как будто этого не следует предоставить врагам!

      — Враги не могут указать им того, что могу я, потому что не понимают их сами.

      — А в результате что? Разве это не вернейший способ оттолкнуть их?

      —  Постой, Мефистофель! Тут я не стану тебя слушать. Я не молод и видел много измен; но настолько веры в людей не потерял. Люди, которые возвысились до мысли о коллективе – строителе мира, не могут быть идейно мелки. Это ты оставь!

      — Ну, ладно, не ссориться же нам! Все равно, есть другие, гораздо важнее. Самые идеи, за которые ты борешься, которые, по-твоему, должны служить для организации новой жизни, эти идеи ты систематически, словно нарочно, изображаешь в самом тяжелом и неприятном для людей, возможно более неприемлемом виде.

      — Не понимаю тебя. Я старался излагать их просто, ясно и точно. Если мне не удалось это...

      — В некоторых отношениях – чересчур даже удалось, мой милый. Подумай сам. Среди хаоса дезорганизации, среди бессмысленных столкновений ты выдвигал всеобщую организационную идею. Среди грубой некультурности – мысль о новой культуре, высшей чем та, которой, все-таки, не хватает. Разве это не должно звучать, как издевательство и оскорбле­ние? Ты с усердием, наглядно и убедительно выяснял, в каком непримиримом противоречии стоят эти идеи со всем привыч­ным душевным укладом, насколько надо переделать людям самые методы мышления, чтобы проникнуться ими. А ты зна­ешь, что всего консервативнее в человеке – именно его способ мыслить. Человек может отказаться – и то с сопротивлением – от многих своих старых взглядов. Но перестраивать механизм своего мозга – кто же на это согласится?

      — Но я и предполагал, что услышат меня только те, в ком уже есть достаточные зародыши нового механизма мысли...

      — Зародыши, зародыши... В том-то и дело, что зародыши! Их надо было бережно и постепенно развивать. А ты мобилизовал против них всю силу веками сложившихся привычек сознания, весь его старый механизм, который, допустим, окаменел и не способен к развитию, но зато страшно тверд и жесток. Что выйдет из столкновения? В душе человека произой­дет такая же вещь, как в стране, где молодое, неокрепшее дви­жение сразу развернет свои лозунги: суровая реакция...

      — Волков бояться – в лес не ходить, Мефистофель. Реакция бывает, но она и проходит...

      — Ну, так и жди, и наслаждайся ею. Ибо ты сделал решительно все зависящее от тебя, чтобы вызвать ее в человеке, и чтобы помочь ей. Ты связал свое дело с разрушением самых признанных, самых почтенных авторитетов. А они дороги многим и многим. И из тех, к кому ты обращаешься, сколько найдется таких, которые скажут: «А мы им так верили! Кому же верить, если он прав?» – И отвернутся от тебя, и не захотят понимать. А другие помогут им в этом.

      — Но я обращаюсь не к рабам, а к свободным людям. Авторитеты стали на дороге истины; что же делать с ними?

      — Что хочешь, разумеется. Но люди организовались вокруг них, и не простят попытки разорвать эту связь.

      — Пусть организуются вокруг идей будущего, а не вокруг людей прошлого. Нельзя же мириться с таким заблуждением.

      — Чудак! Да ты мне что доказываешь? Что ты не мог действовать иначе? Прекрасно знаю. Вопрос был совсем дру­гой: чего ты думаешь на деле достигнуть? И вот, теперь ты видишь...

      — Большие трудности, препятствия, враждебные силы? Да, вижу. И пожалуй, даже того, каков будет прямой результат попытки – не знаю. Но тот, кто идет на серьезную борьбу, должен быть готов не только к победам.

      — А если поражение? О чем же ты тогда старался?

      — Шаг все-таки будет сделан. Дело необходимое, неизбежное. Другие придут и продолжат его. Им будет легче...

      — Другие придут? Кто, когда? Ты их видел?

      Не я ответил Мефистофелю. Алый луч зари прорезал ночь. В нем побледнела и растаяла сумрачная фигура.

      Ярче, яснее красный ореол Востока... Тускнеют тени вещей и с ними сомненья. Светлое ожидание зарождается в природе. И в душе утомленного работника радостно звучат слова поэта:

      Ты, солнце святое, гори!
      Как эта лампада бледнеет
      Пред ясным восходом зари,
      Так ложная мудрость мерцает и тлеет
      Пред солнцем бессмертным ума...
      Да здравствует солнце, да скроется тьма!