Философия

 

English

Терминариум

Тектология

Философия

История

Культура

Искусство

Политология

 

 

 

 

 


 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

s_kostov@ngs.ru

 

 

© kostov.ru

 


 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЛОГОНАВТИКА
(ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ПРЕОДОЛЕНИЕ СЛОВЕСНОГО АБСУРДА)

С.В. Костов

Новосибирский государственный университет

   

В данной работе не ставится задача охватить в полном объеме феномен образования словесных нелепостей. Вообще-то говоря, их можно порождать без особого труда бессчетно и непосредственно, если просто поставить такую цель. Более того, создание словесных нелепостей, как известно, превратилось в художественный прием в литературе (оксиморон) и стало основой целого направления в искусстве 20 века (абсурдизм). Данная работа посвящена анализу возникновения несуразностей в научных рассуждениях, где как раз наоборот стараются, если не исключить совсем, так, по крайней мере, свести к минимуму любой возможный в научном теоретизировании абсурдогенез. Цель работы – объяснить, как возникают явные и скрытые нелепости, и дать рекомендации, как этого избежать.

Как известно, материал для научного теоретизирования необычайно огромен – это весь накопленный человечеством в течение своего сознательного существования опыт, т.е. вся сумма вещей и образов, доступных труду и мысли человечества. А все недоступное, все, что за пределами опыта, является ненаучным и как неподверженное практической проверке не представляет никакого научного интереса. Научное рассуждение о внеопытном есть не более как бесполезная трата энергии.

Что касается рассуждения вообще, то в качестве элемента общения оно  широко используется как средство обмена опытом, как один из способов упорядоченного изложения мыслей. При наличии некоторой умственной дрессировки рассуждать можно обо всем и без особого труда: для этого вполне достаточно, чтобы рассуждение было гладким и не содержало явных нелепостей, что практически легко решается стилистической тренировкой и некоторой осторожностью в выборе словосочетаний.

Что же касается научного рассуждения, то в сфере науки оно – одно из важнейших и могущественных средств познания, представляющее собой нормированный грамматикой и логикой процесс организации слов и научных понятий в систему умозаключений, где элементамиявляются «понятия с их оболочками – словами», орудиями – слова, а «познавательные связи устанавливаются через ряд посредствующих звеньев» [1].

Научное познание невозможно без этого мощного средства, но рассуждение само по себе не ведет к истине, оно с равным успехом может привести и к заблуждению, и к противоречию, и к абсурду. Почему же так бывает: казалось бы, исходят из истинных положений, логика при изложении мыслей безупречна, а в конечном итоге получается абсурд? В чем дело? Где тут собака зарыта? Если грамматика и логика ни при чем, то ясно, что надо искать ее в элементах рассуждения.

Элементами научного рассуждения являются научные понятия, которые не есть обывательские термины с бесчисленным числом значений и не философские, а веками вырабатывавшиеся с постоянной проверкой на опыте понятия. Научные понятия – самые точные, но это не означает, что они однозначные: они всегда многозначны, причем это не временное упущение, которое следует в будущем устранить. Нет, многозначность научных понятий, как и вообще слов, не может и не должна быть уничтожена: без нее нет движения в познании, т.е. развития познавательного процесса, поскольку без этой множественности значений, которая, собственно, и создает возможность развития, слово превратилось бы в препятствие развитию. Научные понятия дифференцируются на опыте и развиваются с ростом наблюдений и развитием экспериментальной техники. Так, например, развивалось понятие материи: помимо первоначально бытовавших в научном обороте таких ее понятий, как атомная и молекулярная, в настоящее время используется множество дифференцированных понятий материи: протонная, нейтронная, электронная, нейтринная, фотонная, мюонная и т.д. соответственно всем известным элементарным частицам, которые, в свою очередь, объединены более общими понятиями материи: бозонная, фермионная, лептонная, мезонная и барионная (адронная), последняя согласно современным представлениям состоит из более фундаментальной материи – кварковой; существует также и понятие материи, совершенно противоположное по содержанию всем выше перечисленным, – это антиматерия, т.е. позитронная, антинейтринная, антипротонная и т.д., и наконец, в научном обиходе появились очень модные сейчас ее самые общие понятия – «темная» и «светлая» материя.

Поскольку понятий без слов не существует, то удобнее рассматривать их как единый взаимосвязанный комплекс «слово-понятие», в котором, собственно, слово представляет фиксирующую оболочку понятия, его скелет, к которому прикрепляется само содержание понятия. Каждому такому фиксирующему скелету, т.е. конкретному слову, соответствует множественное содержание, которое и обозначается как понятие. Например, слово-понятие «масса» имеет фиксирующий скелет в виде комбинации из пяти букв и четырех звуков, с которым связано семизначное содержание: в механике – это мера инертности, а в физике космоса – гравитации; в химии – это количество вещества; в промышленности – какой-нибудь сырой материал или жидкая и полужидкая смесь (масса жидкого стекла, бумажная масса, расплавленная масса металла и т.д.); в обиходе – вообще всякое бесформенное вещество; чаще всего множество, огромное количество чего-либо или кого-либо; в латыни – это просто ком или кусок; и наконец, еще одно значение, если слово употребляется во множественном числе (массы), – это широкие круги населения, народ.

Или взять, к примеру, одно из самых ходовых слов-понятий «человек»: его костяк – семь букв и семь звуков, с которым ассоциируется очень разнообразное содержание, включающее в себя бесконечно большое количество материалов прежнего опыта. Человек может быть взят  с биологической точки зрения как вид (животное, млекопитающее и т.д.);  социальной – как существо мыслящее, которое сотрудничает, общается, совместно приспосабливается; расовой, этнической, гендерной, возрастной, профессиональной, индивидуальной, с точки зрения характера, темперамента, интеллекта, эмоциональности, сексуальности и так далее и тому подобное, при этом к этому обширному содержанию добавляются бесконечные оттенки, почерпнутые из индивидуального опыта каждого, кто пользуется этим понятием в своем рассуждении.

Люди мыслят словами, но, вводя в рассуждение то или иное слово-понятие, они не могут сразу целиком охватить всю его смысловую начинку и своим волевым вниманием выделяют только некоторую малую часть его содержания: в одном случае они мыслят человека как существо биологическое, в другом случае как существо творческое, в третьем – религиозное и т.д., устраняя при этом все остальное содержание. Например, если кто-то говорит, что все люди равны, а другой усматривает в этом абсурд, считая, что он не равен всякому идиоту, то очевидно, что каждый из них в слово-понятие «человек» вкладывает различное содержание: один имеет в виду коллективного человека в системе идеальных общественных отношений, а другой – индивидуального человека в психофизиологическом измерении.

Это одна тенденция возникновения абсурдного умозаключения, обычная в ситуации общения, когда содержание многозначного слова-понятия у рассуждающего и оппонирующего ему не совпадает.

Другая тенденция абсурдогенеза возникает в самой цепи рассуждения, когда у рассуждающего умышленно или неумышленно происходит смысловой дрейф содержания одного или целого ряда слов-понятий.

К первому варианту, когда умышленно смещается смысл слова-понятия или в скрытой форме заменяется одно его значение другим обычно прибегают софисты или «нечистоплотные» рассуждатели. Такое фальсифицирующее рассуждение имеет, мягко говоря, ненаучный характер. Наиболее яркие образцы преднамеренного абсурдогенеза – это софизмы («Вор», «Лжец», «Покрытый», «Куча» и др.) и непреднамеренного – апории Зенона Элейского («Стрела», «Ахилл и черепаха», «Дихотомия» и «Стадий»).

В софизме «Вор» («Вор стремится приобрести хорошее. Приобретение хорошего есть дело хорошее. Следовательно, вор стремится к хорошему») совершены две подмены: слово-понятие «приобрести» употребляется и в значении «украсть», и в значении «купить», а слово-понятие «хорошее» относится и к вещи (которую вор стремится «приобрести»), и к поступку.

В апориях Зенона цепь рассуждения приводит к абсурду: движения нет. Это тоже результат подмены значений. Причина абсурдогенеза в апориях в том, что «понятие “находиться” применено к движущемуся телу неправильно. Надо помнить, что понятия происходят из опыта и относятся к опыту, а не живут сами по себе». Когда говорят, что тело находится в определенном месте, то этим выражают либо случай, когда нельзя констатировать для данного тела никакого перемещения, либо случай, когда перемещение не представляется существенным. Второе значение слова самое обычное. Если, например, утверждают, что некто N находится в Варшаве, то этим вовсе не хотят сказать, что он неподвижен, а только отмечают ограниченность его перемещений и возможность найти его в известных пространственных рамках. Тут понятие “находиться” не дает повода ни к какому противоречию: N мог бы усиленно перемещаться по своему кабинету, дому, улице или даже по всей Варшаве, и все-таки нельзя было бы говорить, что он и находится в Варшаве, и не находится там, – “находится” и только. Но Зенон использовал «слово не в этом значении, а в таком, когда оно выражает отсутствие движения, неподвижность: тело “находится” в определенном месте, и нигде больше; никакого перемещения нет или, вернее, не удается заметить. Но взятое в этом смысле слово “находиться” явно неприменимо к движущемуся телу, поскольку совсем не соответствует тем фактам опыта, которые обозначаются термином “движение”». Правильно сказать так: «тело не находится в каком-либо определенном месте, а перемещается», тогда никакого противоречия не будет. А для того, чтобы его получить, надо употребить одно и то же слово сначала в первом рассмотренном выше значении, а потом во втором [2].

По этому же типу неумышленно происходит смысловой дрейф или подмена одного значения другим и в научных рассуждениях. Чтобы такого не произошло, необходима устойчивость значений для каждого рассуждения, т.е. в его пределах значение не должно изменяться. Это и есть критерий корректности рассуждения.

Но одной корректности недостаточно для того, чтобы рассуждение имело научный характер: необходим еще и критерий научности. Как известно, только практика, исключительно человеческий опыт есть критерий научности вообще и рассуждения в частности. Если вы на практике получаете нечто согласно своим корректно выведенным умозаключениям, значит, вы исходили из правильных понятий, и ваше рассуждение научно.   Нахождение же, так сказать, истины с помощью одних только рассуждений, игнорируя опыт, – это ненаучное рассуждательство, логонавтика, что означает псевдонаучную болтологию, в которой минимум опыта, максимум игры слов плюс словесный фетишизм, т.е. наивная вера в то, что «слово имеет смысл само по себе» и «смысл этот безусловный и неизменный» [3]. Без развертывания опыта, без практической проверки найти истину – это чистейшей воды утопия.

Яркий пример таких утопий представляют все известные философские системы. Более того, в истории человечества была целая эпоха логонавтики – это эпоха схоластики. Исторически это было вынужденное рассуждательство, когда опыт был чрезвычайно мал, точных знаний почти не было и безраздельно царствовал авторитет.

Прийти к научным выводам с помощью одних рассуждений, даже если они изложены гениальным философом, мыслившим с величайшей строгостью и точностью, – все равно, что кораблю без практической ориентировки случайно приплыть в нужную гавань. Взять обычное философское рассуждение, в котором, к примеру, десять различных звеньев: «A находится в такой-то связи с B, B в такой-то связи с C, C в такой-то связи с D и т.д., и т.п. И в конце всего этого ряда оказывается: X должно находиться в такой-то связи с A». Если исходить из самой умеренной многозначности понятий, считая, что каждый термин имеет всего 5 значений, то согласно теории вероятности шансы, что рассуждение будет правильным, – «один на пять в девятой степени, приблизительно это будет 1 на 2 миллиона. Таковы здесь априорные шансы». Однако 5 значений – это смехотворно малое число, и если увеличить его до 10 значений на термин, то это уже будет один шанс на миллиард. В действительности же большинство философских слов-понятий имеет гораздо больше значений, так как философы оперируют самыми абстрактными терминами. Поэтому вероятность научности последнего вывода убывает лавинообразно, в геометрической прогрессии, соответственно числу промежуточных звеньев. В итоге «всякое рассуждение, которое состоит из нескольких звеньев и которое не проверяется на опыте, как будто оно априори должно быть просто признано правильным, не ценно, не научно» [4], потому что шансы не породить бессмыслицу – один на миллионы и миллиарды, т.е. практически здесь вообще никаких шансов нет. Между тем, большинство философских рассуждений состоит из огромного множества переплетающихся между собой комбинированных звеньев, в конце которых делаются выводы, причем ни звенья, ни выводы не проверяются на практике, да они, как правило, и не доступны проверке.

Взять, к примеру, такого большого авторитета в философии, как Гегель. Его логика – классический образец диалектики понятий, выражающей их, так сказать, саморазвитие. Разберем первую же триаду в его знаменитой работе «Логика»: «бытие» – «ничто» – «становление». Понятие «бытие» у Гегеля неопределенное, а взятое в чистом виде оказывается «ничто», потому что оно ничего не значит: помимо этого чистого бытия в нем ничего нет. С научной точки зрения «бытие», как и всякое другое понятие, должно иметь реальное наполнение: нечто такое, с чем приходится считаться. «Это есть» – значит, на практике «это» следует учитывать. Например, в обществе есть такое настроение: естественно, его учитывают и практически с ним считаются; или есть такой-то предмет: и опять-таки его учитывают, с ним считаются. Ведь на практике с их стороны всегда можно встретить определенное сопротивление, и нужны определенные усилия, чтобы его преодолеть. Другого смысла понятие «бытие» в науке не имеет: это его действительное значение, выработанное исторически, т.е. всей историей человечества. Гегель же взял это понятие и превратил его в «чистое бытие», т.е. попросту, как уличный наперсточник, на глазах у всех подменил содержание понятия: из понятия «бытие» выбросил все, с чем надо считаться, что требует усилий, и получил «чистое бытие». Это все равно, что вырубить лес до единого деревца и заявить: вот «чистый» лес, или взять человека, у которого есть волосяной покров на голове, вырвать у него все волосы и сказать: вот «чистый» волосяной покров. Это самый настоящий абсурд. Нельзя утверждать понятие, когда вынуто все содержание. Но именно это и сделал Гегель: он уничтожил все содержание в первоначальном слове-понятии «бытие» и, получив «ничто», утвердил его опять как «бытие», правда, «чистое». Пусть хоть какое, но он не имел права так определять «ничто» (кстати, тоже хоть какое: «чистое» или «нечистое»). Далее, в качестве вывода Гегель утверждает единство «бытия» и «ничто» и взаимный их переход как «становление». Если действительно имеется бытие и ничто (есть нечто и нет его), то можно представить, что переход от одного к другому – это становление. Но поскольку у Гегеля «чистое бытие» без содержания – это уже отрицание «бытия» с содержанием, то никакого становления нет, так как нет никакого процесса: было отрицание «бытия» – и получается то же самое. И хотя Гегель утверждает, что «чистое бытие» переходит в «ничто», на самом деле оно вообще ни во что у него не может перейти, поскольку лишенное всякого содержания оно уже само «ничто», и Гегель незаконно употребляет его в качестве бытия. А затем, «чтобы получить нечто новое, он включил обратно часть содержания, потому что между тем и этим полнейшим отсутствием бытия, в виде “чистого бытия” и в виде “ничто”, никакого даже логического процесса быть не может, а чтобы происходил процесс, для этого надо в первом из них что-то вернуть из прежнего содержания». Другими словами, он, как тот же наперсточник, на глазах у всех два раза менял значение слова-понятия, благодаря чему у него получилась диалектика понятия: «первый раз он взял бытие в качестве неопределенного “бытия” и уничтожил все его содержание»; «второй раз вложил что-то, какие-то остатки прежнего содержания; в третий раз опять вынул, и получилась триада» [5]. И это Гегель, мысливший с величайшей строгостью и точностью, вершина философского модерна, а что говорить о современных постмодернистах, философия которых – чистейшей воды логонавтика.

Конечно, сама по себе игра словами может быть очень интересной и остроумной: жонглируя словами-понятиями, мыслитель искусно комбинирует их значения и, как фокусник, незаметно заменяет их сообразно своим целям или даже бесцельно, но научной ценности такое даже самое искусное рассуждательство не имеет. Более уместно ставить вопрос о вреде, чем о ценности.

Как реально существующий и даже процветающий социальный феномен логонавтика возможна лишь потому, что «область употребления слов шире области мышления; она представляет собой словесные комбинации без познавательного содержания», так как подчиняется не столько законам логики, сколько «законам грамматики, хотя иногда, впрочем, и их в увлечении нарушает» [6].

Итак, какие меры необходимо принимать, чтобы в своих рассуждениях не впасть в ересь логонавтики?

Как обобщение всего изложенного их достаточно ясно выражает критерий научности рассуждения, суть которого такова: вследствие многозначности слов-понятий, множественности их значений, для того, чтобы в длинных цепях рассуждений не впасть в заблуждение или в абсурд, «необходима устойчивость значений для каждого данного рассуждения» и постоянная проверка на опыте каждой цепи рассуждений, причем «через возможно меньшее число звеньев», так как если проверять через много звеньев, то велика вероятность, что рассуждение будет неправильным, а если проверять через два-три звена, и это оказывается верно, то можно уверенно развивать свою мысль дальше [7].

 

Литература

 

1. Богданов А.А. Пределы научности рассуждения (тезисы к докладу) // Вопросы философии. 2003. № 1. С. 131.

2. Богданов А.А. Философия живого опыта. Популярные очерки. Материализм, эмпириокритицизм, диалектический материализм, эмпириомонизм, наука будущего. М.: Гос. изд-во, 1920. С. 190-191.

3. Богданов А.А. Пределы научности рассуждения (тезисы к докладу). С. 132.

4. Богданов А.А. Пределы научности рассуждения (доклад 14 мая 1927 г.) // Вестник Коммунистической Академии. 1927. № 21. С. 255.

5. Там же. С. 256-257.

6. Богданов А.А. Эмпириомонизм: Статьи по философии. М.: Республика, 2003. С. 102.

7. Богданов А.А. Пределы научности рассуждения (доклад 14 мая 1927 г.). С. 262.

 

 

2009 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

eXTReMe Tracker