История

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ:

ВОПРОСЫ ИСТОРИОГРАФИИ И МЕТОДОЛОГИИ

Костов С.В.

Новосибирский государственный университет

ГЛАВА 3

СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СОЦИОИСТОРИИ

В.О. Ключевский был первым социоисториком, который по предмету изучения четко разделил социальную историю на два направления — историю культуры и историческую социологию. С этого времени отечественная социальная история развивалась по обоим направлениям, и каждое из них оказалось необычайно плодотворным. Данная глава будет посвящена историко-социологическому направлению, методологическую эволюцию которого нетрудно проследить, проанализировав с этой точки зрения оригинальное наследие самых крупных его представителей.

М.М. Ковалевский: универсальный социоисторик

Одним из крупных представителей социологического направления в социальной истории является М.М. Ковалевский, научная деятельность которого пришлась на тот момент, когда русская мысль «золотого века» стала захватывать лидирующие позиции в мировой науке. Анализируя в целом состояние общемировой историографии, К. Маркс и Ф. Энгельс, пристально следившие за каждым новым словом русской науки, пришли к выводу, что теоретическая и критическая мысль почти совершенно исчезла на Западе и расцвела в России [1], а в частности «русская историческая школа» (М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев и П.Г. Виноградов) «стоит бесконечно выше всего того, что создано в Германии и Франции официальной исторической наукой» [2]. Все представители этой «русской исторической школы» были историкам «в целях социологии», т.е. историками-социологами [3], поскольку синтетично работали в эпистеме как истории, так и социологии, значение последней Ковалевский видел в изучении постоянных и высших законов общества.

Объектом исследования своей исторической социологии ученый считал все общество в целом, а предметом исследования — «последовательные стадии общественности» и «общие тенденции» их развития в «исторической конкретности» [4], т.е. социальную статику и динамику в конкретном хронотопе.

Способ познания, который, по убеждению Ковалевского, наиболее соответствует разрешению поставленных задач, — это историко-сравнительный метод на базе полидисциплинарного подхода.

Социоисторик, применяя историко-сравнительный метод, должен соблюдать, по мнению Ковалевского, три правила:

1. В целях постижения общественных законов необходимо учитывать данные всех локальных историй, так как лишь в том случае, если они не будут противоречить друг другу или ограничивать уже выявленные черты сходства, последние приобретают значение социологического закона [5]. Нетрудно видеть, что в основании этого правила лежат представления В.О. Ключевского о существе историко-социологического исследования, которые были уже освещены выше. Таким образом, первое правило может быть сформулировано как легитимизация историко-социологического закона «обкаткой» его по всему эмпирическому полю всемирной истории.

2. В целях повышения добротности историко-социологических построений необходимо использовать средства всех тех наук, которые могут быть привлечены к решению задач социальной истории: например, этнографии, культурологии, психологии, археологии, филологии, демографии, правоведения, палеонтологии, статистики, а также различных методов, применяемых каждой из этих дисциплин. Совпадение результатов, добытых таким способом, является основанием считать вывод не одной из рабочих гипотез, а «прочно установленным научным фактом»: «Только под условием проверки выводов, полученных при помощи одного метода, результатами, полученными путем применения других, и возможно объективное и поэтому самому и научное изучение форм общественной жизни» [6]. Таким образом, второе правило может быть сформулировано как легитимизация историко-социологического закона с помощью поли- и внутридисциплинарной методологии. В силу общенаучной значимости и универсальности это правило следует назвать критерием научности Ковалевского.

3. В целях выявления наиболее общих социальных законов следует держаться принципа тотального и органичного единства всех сторон общественной жизни, в силу чего и возможно понимание одного аспекта социогенеза при помощи наук, изучающих другие его аспекты [7]. Другими словами, третье правило постулирует обязательный подход к обществу как к органичному целому и формулируется как принцип тотального органицизма.

Историко-сравнительный метод Ковалевского обладает огромным познавательным потенциалом и высокой степенью научной добротности: для обнаружения общих закономерностей социального развития выход за пределы социогенеза одной страны просто обязателен [8] (в логике такая процедура носит название перехода из ситуации Геделя в ситуацию Тарского, обладающую непротиворечивостью и большей когнитивностью). Например, гносеологическая позиция О. Конта была европоцентрична и поэтому близорука, что было отмечено Ковалевским: «Основатель социологии, Огюст Конт, сделал, по-моему, большую ошибку тем, что не разделял этого убеждения. Он воздвиг величественное здание на фактах, которые вовсе не являются общераспространенными… так как чести быть объектом его позитивистических исследований удостоился лишь римско-католический мир» [9].

Уникальная особенность историко-сравнительного метода Ковалевского заключается в отсутствии всякого рода оценочных критериев, т.е. в полном отказе от аксиологии [10].

Нелишне отметить универсальность историко-сравнительного метода. В литературоведении им пользовался знаменитый современник Ковалевского А.Н. Веселовский, в правоведении — его единомышленники В.И. Сергеевич и С.А. Муромцев, а в биологии — друзья Ковалевского К.А. Тимирязев и И.И. Мечников, применение этого метода последним положило начало новой науки — сравнительной патологии.

Социоистория Ковалевского имеет соответствующий его познавательным ориентациям категориальный аппарат, в котором основными категориями являются прогресс и солидарность, причем последняя является базовой, а первая — производной от нее категорией. Солидарность, по Ковалевскому, — это общность интересов, взаимопомощь и сотрудничество среди членов общества, а социальный прогресс — это рост солидарности в обществе.

Доктрина Ковалевского о прогрессе преодолевала узость как классического позитивизма, так и марксизма и была нацелена на их синтез. Исходной концептуальной базой этой доктрины были идеи Д.И. Каченовского, Н.Д. Ножина, М.К. Михайловского, П.Л. Лаврова, П.А. Кропоткина и целого ряда западных позитивистов. Оригинальность Ковалевского проявилась не только в синтезе пропущенных через призму собственного мировоззрения идей своих современников, но и в понимании особой роли в эволюции общества такого, казалось бы, всецело негативного феномена, как регресс, связанного с умалением солидарности, с понижением сложности организации общества, с ростом неприспособленности к изменениям окружающей среды и, наконец, с возрастанием паразитизма [11]. Введением в доктрину категории «регресса» преодолевается «дурнобесконечность» однолинейного прогресса, который, не превращаясь автоматически в ряд циклов, тем не менее, включает в себя как модель многолинейного локально-циклического развития человеческих обществ, уже созданную Н.Я. Данилевским, так и циклическую модель трех сменяющих друг друга культурных сверхсистем, созданную впоследствии учеником Ковалевского П.А. Сорокиным. Речь не идет о том, что какая-то из моделей является более адекватной реальности, чем другие. На самом деле каждая из них описывает эволюцию человечества в разных масштабах хронотопа и с помощью разных измерений: Данилевский отмеряет эволюционные фазы локальными цивилизациями, которые, в свою очередь, имеют свою этнопсихологическую шкалу измерений и ограниченное время жизни, а Сорокин — глобальными суперсистемами, включающими в свою шкалу времени время жизни всех цивилизаций и имеющими три обобщенных и универсальных для человечества параметра: религиозное чувство, интеллект и чувственность. В отличие от них Ковалевский измеряет рост солидарности и усложнение общественной организации сотрудничества, охватывая весь период исторического времени, и экстраполирует эволюцию человечества до единства в планетарном масштабе, когда все эти преходящие цивилизации и суперсистемы с многочисленными параллельно развивающимися во времени этногенезами преобразуются в одно органическое всепланетарное единство, причем не в виде «объединяющего человечество мирового государства», а как «единый мировой союз держав» и единое «всемирное хозяйство» [12].

Концептуальная база Ковалевского включает в себя определенную систему принципов, ряд общих теоретических положений и схему исторического процесса:

1. Система принципов социоистории и схема исторического процесса.

Согласно Ковалевскому, история представляет собой закономерный процесс, общество прогрессирует с тенденцией возрастания солидарности, все народы проходят одни и те же фазы эволюции, исторические законы познаваемы, они имеют естественную природу, все сферы общественной жизни образуют органическое единство, в поступательном развитии общества нет постоянно действующего главного фактора [13].

2. Идея прогресса как роста общественной солидарности.

Основным признаком прогресса Ковалевский считал солидарность, которую понимал не психологически как чувство или идею, а социологически — как определенную форму и степень общественной организации. Но при этом он твердо держался концепции биологического происхождения этого феномена, усматривая солидарность не только в животном царстве, но даже ранее: «общественная жизнь начинается еще в царстве беспозвоночных» [14]. Следует отметить, что биологическая природа солидарности доказана всемирно известным ученым П.А. Кропоткиным, в подтверждение которой в его трудах («Современная наука и анархизм» и «Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса») содержится вполне достаточная аргументация. Но еще более важно отметить существенное различие в биологическом подходе к проблеме социального у Ковалевского, Кропоткина и других отечественных ученых, с одной стороны, и западных позитивистов и социал-дарвинистов, с другой стороны. Последние в животном мире никакой солидарности не усматривали, а видели тотальную «борьбу за существование» и «естественный отбор», что более похоже на привнесение социальной атрибутики капитализма в мир природы, чтобы после такой  «социализации» черпать оттуда всю необходимую аргументацию для оправдания все того же капитализма. Вот почему социолог Н.Д. Ножин, учитель Михайловского, называл Ч. Дарвина «натуралистом-буржуа». В отличие от таких «социал-натуралистов» Ковалевский усматривал прогресс не в обострении «борьбы за существование», а в росте взаимопомощи и единения, обосновывая его универсальной биосоциологической концепцией Ножина: «Вполне сходные друг с другом организмы не борются между собою за существование, но стремятся, напротив, сливаться друг с другом, так сказать, связывать воедино свои однородные силы, свои интересы и при этом вместо разделения труда замечается в их отношениях только сотрудничество» [15]. Таким образом, социальный антагонизм понимался как временное, патологическое, регрессивное явление Западной цивилизации. Именно поэтому отечественные социоисторики биосоциологического направления в принципе отвергали как доктрину социал-дарвинизма, так и органическую теорию в социологии, базирующуюся на законе Бэра – Спенсера [16]. Что касается последнего, то они ограничивали сферу его действия пределами отдельной личности и не распространяли на межиндивидуальные отношения, что нашло свое выражение в законе Михайловского, включавшего в себя закон Бэра – Спенсера как частный случай: в системе индивидуальностей разных степеней сложности, соподчиняющихся друг другу (клетка, орган, организм, семья, род, класс, народ, человечество), каждая индивидуальность стремится к усложнению своей структуры путем дифференциации (специализации) входящих в нее индивидуумов низшего порядка, и в то же время сама испытывает тенденцию к упрощению со стороны вышестоящей, часть которой она, в свою очередь, образует. Вот почему «законы» Бэра, Спенсера, Мальтуса, Дарвина есть оправдание социального неравенства и вообще всей социальной патологии капитализма. Вот почему доктрина Ковалевского, будучи биосоциологической, есть преодоление этих апологетических законов через жизнеутверждающую, естественную солидарность и объединение труда вместо таких социально-патологических «феноменов» как «борьба за существование» и «разделение труда» [17]. Именно в историческом возрастании такого усложнения общественной организации во всех сферах общественной жизни и усматривал социальный прогресс Ковалевский. Всяческий другой прогресс, например, по оценочным критериям счастья, благосостояния, просвещенности и т.д. он отрицал; свой же собственный завещал любить и умер с глубокой верой в его неизбежность [18].

3. Идея многофакторности исторического процесса.

Эта идея у Ковалевского претерпела эволюцию от факторного монизма через плюрализм факторов до полного «упразднения самого вопроса о факторах» исторического процесса: «социология в значительной степени выиграет от того, если забота об отыскании фактора, да вдобавок еще первичного и главнейшего, постепенно исключена будет из сферы ее ближайших задач, если в полном соответствии с необычайной сложностью общественных явлений она ограничится указанием на одновременное и параллельное воздействие и противодействие многих причин. <…> В действительности мы имеем дело не с факторами, а с фактами, из которых каждый так или иначе связан с массою остальных, ими обусловливается и их обусловливает» [19]. Анализируя эти мысли, можно заключить, что в них неявно выражена отечественная историософская идея всеединства и взаимообусловленности всех сторон, сфер и явлений исторического процесса. Сама же идея фактора — это всего лишь абстракция, поскольку рассматривать то или иное явление как причину — значит абстрагироваться от рассмотрения его как следствия, т.е. функции предыдущих явлений, что тоже, между прочим, есть абстракция. Это специфика западного мышления — разрывать на части непрерывную ткань какой-либо целостности, либо превращать в абстрактную дискретность реальную непрерывность исторического процесса. Но в качестве абстракции Ковалевский допускает многофакторный анализ исторических явлений, в результате которого вполне возможно временное преобладание того или иного фактора в отдельные периоды истории. По Ковалевскому, экономический подход Маркса к объяснению генезиса капиталистического общества вполне оправдан, но для объяснения других эпох прием Маркса уже несостоятелен. Например, в эпоху Александра Македонского или Наполеона приоритет следует отдать политическому фактору. По мнению Ковалевского, ошибочность сторонников факторного монизма заключается в том, что они временно преобладающий фактор в отдельные эпохи и в отдельной сфере превращают в постоянно действующий фактор во все времена и во всех сферах общественной жизни. В будущем подобного рода «ошибочность» стала единственной, широко распространенной и универсальной дискурсивной практикой в научной среде советских истматчиков. Ковалевский же, не предполагая плодотворности единофакторных доктрин, считал марксизм всего лишь частным случаем собственной более общей многофакторной теории. Но, отрицая марксизм как историческую теорию, он признавал его как метод экономического истолкования общественных явлений, эффективность которого, как и всякого другого научного метода, имеет вполне определенные границы [20].

4. Идея генетической социологии.

Историко-сравнительный метод Ковалевского заложил основы генетической социологии, предметом которой является генезис общественных институтов, классов, собственности и государства. Ковалевский считал, что генетическая социология, синтезируя методы социальных наук, является одной из версий исторической социологии [21].

5. Идея революции как патологии социального прогресса.

Ковалевский считал эволюционный процесс естественным, самопроизвольным, медленным и необходимым, а революционный процесс — искусственным, вызванным внешними причинами, быстрым и случайным. Согласно Ковалевскому, революция — это патологическое средство решения социальных задач, в силу чего это не самый наилучший путь осуществления социального прогресса. Революции порождаются двумя причинами: либо искусственной задержкой необходимых реформ, либо их насильственным ускорением со стороны правительства. Что же касается необходимости реформ, то они вызываются потребностями времени, поэтому их назревание — естественный процесс [22].

Вклад Ковалевского в социальную историю:

1. Предложена оригинальная версия социальной истории, чем была задана новая историографическая парадигма — историческая социология.

2. Заложены основы совершенно нового направления в социальной истории — биосоциологического направления.

3. Разработана комплексная историко-сравнительная методология, синтезировавшая целый ряд приемов, подходов и методов множества конкретных социальных наук.

4. Создана новая социоисторическая дисциплина — генетическая социология.

5. Впервые применен поли- и внутридисциплинарный синтез.

6. Впервые предложен критерий научности социоисторических знаний.

Помимо теоретического вклада, следует отметить и необычайную европейского масштаба практическую деятельность, которую развил М.М. Ковалевский в целях научной подготовки специалистов по социальной истории: в 1901 г. в Париже им создана школа высших социальных наук («Ecole Interalliee de Hautes Etudes Sociales», 16, rue de la Sorbonne), директором и профессором которой он был; и в 1909 г. им была организована первая в России социологическая кафедра при Петербургском психоневрологическом институте. Кроме того, владея в совершенстве основными европейскими языками (немецким, французским, английским, итальянским и испанским), он имел возможность выступать как с отдельными лекциями, так и с целыми курсами в Оксфорде, Стокгольме, Париже, Брюсселе и в ряде университетов США [23].

Следует отдать должное организаторским способностям Ковалевского, так как не без его усилий возникло особое научное сообщество — «русская историческая школа», которая по существу своему была школой коммуникативного типа [24] и развивалась в дальнейшем как «школа-направление». О научной состоятельности отечественной школы социоисториков говорят факты ее устойчивого влияния на развитие социальной истории за пределами России, прежде всего во Франции, Англии и США [25].

Отличительной чертой «русской исторической школы» является решительный отказ от художественно-описательного способа нарративно-исторической реконструкции и переход к научно-описательному способу социоисторической реконструкции. По мнению Д.М. Петрушевского, посвятившего свою монографию П.Г. Виноградову, этот представитель «русской исторической школы» является «социальным историком», который жестко разграничил нарративную и социальную историю, поскольку задачи последней он видел не в «литературном изложении предмета», а в «научном выяснении его основ» [26]. Сам же Петрушевский был абсолютно убежден, что только такая «история, благодаря выработанным ею строгим приемам научного исследования, может вполне научно поставить и решить социологические проблемы» [27].

Еще более «обнаучил» когнитивные возможности социологического направления создатель методологии современной социальной истории ученый с мировым именем А.А. Богданов (Малиновский).

А.А. Богданов: основоположник системно-кибернетического направления

С появлением богдановской организационной диалектики социальная история окончательно превратилась в научную дисциплину, другими словами, понятия социальная история и научная история стали тождественными. Системный подход, включающий в себя как системный анализ, так и системный синтез, стал базовым методом пассеистской, актуальной и футуристической истории, а вкупе с кибернетическим подходом превратился в самую мощную научно-практическую технологию актуальной истории.
Объект исследования, с которым имеет дело тектология Богданова, — это организационный опыт всех сфер человеческой деятельности и всевозможные способы организации, наблюдаемые в природе. Иными словами, тектология охватывает «материал всех других наук и всей той жизненной практики, из которой они возникли; но она берет его только со стороны метода, т.е. интересуется повсюду способом организации этого материала» [28].

Задачи тектологии, определяющие ее методологию, формулируются Богдановым согласно порядку их поочередного разрешения. Три из них относятся к области применения индуктивных методов, а последняя разрешается дедуктивным методом. Итак, чтобы ответить на основной вопрос тектологии, «как наиболее целесообразно организовать некоторую совокупность элементов — реальных или идеальных» [29], необходимо поэтапно решить следующие четыре задачи:

1) «выяснить, какие способы организации наблюдаются в природе и человеческой деятельности»;

2) «обобщить и систематизировать эти способы»;

3) «дать абстрактные схемы их тенденций и закономерностей»;

4) «определить направления развития организационных методов и роль их в экономии мирового процесса» [30].

Тектология как методология:

1. Тектологический подход осуществляется в два этапа:

  а) Первый этап — тектологическая индукция.

Индуктивный путь исследования имеет три ступени: на первой ступени индукция совершается в форме обобщающе-описательной («описание организационных фактов, чтобы охватить отношения всевозможных элементов»), на второй — в статистической форме («количественный учет фактов и подсчет их повторяемости»), на третьей — в абстрактно-аналитической форме (устанавливаются «основные законы явлений, выражающие их постоянные тенденции»).

  б) Второй этап — тектологическая дедукция.

На основе установленных тектологических законов совершается широкая тектологическая дедукция, дающая не только интерпретацию происходящего, но и прогнозирующая дальнейшее развитие исследуемого объекта [31].

Соединяя в своих методах «экспериментальный характер естественных наук» с «абстрактным символизмом математики», тектология в самой постановке своих задач «должна стоять на социально-исторической точке зрения», а поскольку материал тектологии — это весь организационный мир опыта, то само понимание организованности в обязательном порядке должно быть социально-историческим (ибо компьютер для культурного человека (специалиста) — высокоорганизованная система, а для дикаря — хаотическая груда металлических кусочков с полимерными пластинками): «такова социально-историческая относительность понятия организованности» (курсив Богданова) [32].

2. Системный подход.

Универсальным тектологическим приемом («всеобобщающим методом» [33]) является подход к изучению любого феномена с точки зрения его организации. Это то, что получило в будущем название системный подход, когда феномен рассматривается как система объемлющая и объемлемая другими системами. Иными словами, феномен изучается с точки зрения как отношений всех его частей, т.е. подсистем, так и отношений его как целой системы со средой, т.е. со всеми внешними системами.

3. Методологический монизм.

Методологический монизм, что, собственно говоря, и представляет собой тектология, имеет в своей основе организационную диалектику, которая в отличие от формальной диалектики Гегеля и Маркса более универсальна, более динамична, а самое главное — точна, ясна, определенна, т.е. научна. Организационная диалектика трехчленна, поскольку каждый организационный акт, по Богданову, включает в себя три фазы системных преобразований: «неопределенно-конъюгационная фаза», «фаза системных дифференциаций» и «фаза системной консолидации». Эти фазы составляют триаду одного организационного акта. В первой фазе организационный акт характеризуется соединительными кризисами (кризисами С). Во второй фазе в результате системного расхождения вслед за кризисами С следуют производные деструктивные кризисы (кризисы D). В третьей фазе он завершается консолидацией кризисов С с производными кризисами D, результатом которой является новая целостность системы, либо систем (т.к. организационный процесс вовсе не обязательно сохраняет единство системы) [34]. Поскольку в результате трехфазного организационного акта происходят тектологические переходы форм либо на более высшую ступень организации, либо на более низшую, постольку предпочтительнее говорить о тектологической диалектике, а ее триаду называть тектологическим актом, начало которого всегда есть кризис С, а завершение — консолидация системных отношений. Но завершение не в смысле завершения всего организационного процесса, а в смысле завершения триады, поскольку консолидация системных отношений неизбежно явится началом очередного тектологического акта. Таким образом, тектологический акт вообще есть кризис С с циклом его последствий [35]. В силу вышеизложенного системный подход, по Богданову, представляет собой диалектическое сочетание системного анализа и системного синтеза.

4. Метод социально-организационного анализа на базе принципа предельного равновесия.

Этот метод особенно важен при исследовании социально-исторических кризисов, т.е. такой неустойчивой исторической ситуации, когда социально-исторические процессы дезорганизованы.

Чтобы историку-актуалисту [36] разобраться в социально-исторических процессах, определить тенденции их дальнейшего развития и предсказать с наибольшей вероятностью конечный их результат (предел их тенденции), ему необходимо, во-первых, «мысленно разложить социальное целое на его элементы — классы, группы и точно установить “природу” каждого из них, т.е. его реальные функции в жизни целого и историческое воспитание в предыдущих фазах его существования и борьбы», а во-вторых, намеченную «жизнеспособную» группу элементов «мысленно распределить в систему равновесия», где бы каждый из элементов занимал соответствующее положение своей «природе». В фазе предсказания большую роль играет богдановский принцип предельного равновесия как основной метод исследования социоисторических кризисов. Для иллюстрации идеи этого метода Богданов приводит следующее сравнение: «Предположим, что мы взяли смесь разных веществ, например воды, керосина, песка, камней, кусков сахара и железа, и сильно ее взбалтываем. Какое-нибудь существо молекулярного масштаба восприняло бы этот процесс как жестокую мировую катастрофу и в быстро сменяющихся направлениях наблюдаемого движения не находило бы никакой закономерности. Но и оно, если бы знало вообще элементы смеси и их свойства, могло бы предсказать, как эти элементы расположатся, когда взбалтывание кончится и они придут в равновесие» [37].

5. Метод «матрешек».

Этот универсальный метод тектологического анализа, целью которого является определение тенденции развития исследуемой системы, состоит из следующих процедур:

  а) из всего системного многообразия (множества комплексов) «мировой среды», каждый элемент которой организован по принципу матрешек, выделяется объект исследования  с четким установлением тектологической границы между ним и средой;

  б) анализируется взаимосвязь выделенного комплекса с этой средой и определяется, насколько «активности среды уравновешиваются или преодолеваются активностями данного комплекса или, напротив, насколько преодолевают и разрывают их связь»;

  в) определяется типология «механизма подбора»: при положительном подборе «активности комплекса» возрастают за счет среды, а при отрицательном — они уходят в среду;

  г) выделенный комплекс, в свою очередь, разлагается на составные части, меньшие комплексы, которые становятся объектом исследования и рассматриваются «как входящие в состав среды»;

  д) после анализа всех потоков активностей делается вывод о «жизнеспособности» исходного объекта исследования: при положительном подборе, когда он поглощает из среды материю, энергию и информацию, его «жизнеспособность» растет, при отрицательном — падает [38];

  е) дается «организационная оценка» по критериям количественной и структурной устойчивости: организованность повышается количественно, когда в рамках данной формы и при данной ее структуре объединяется более значительная «сумма элементов-активностей» за счет материала из среды; организованность повышается структурно, когда «в рамках системы ее активность соединяется с меньшими дезингрессиями», т.е. «увеличивается коэффициент использования энергии»;

  ж) после организационного анализа делается вывод о прогрессе или регрессе объекта исследования: если количественное повышение организованности наблюдается рядом со структурным ее понижением — это регресс, если наоборот — прогресс [39];

  з) после анализа организационного соответствия между собой структурной и количественной организованности дается оценка «гармонической» их связи и делается итоговый вывод «о расширении или сужении возможностей дальнейшего тектологического развития» объекта исследования [40].

Основные категории.

Новая универсальная методология востребовала новый понятийный аппарат. Отвечая на критику В.И. Невского, Богданов выражает свое удивление, что этот «рассуждатель» (выражение Богданова) считает возможным «создать новую науку всеобъемлющего масштаба, общую методологию всякой практики и теории, не прибегая к новым терминам». Тектология ввела в обращение десятки новых терминов, что позволило «отбросить тысячи старых терминов разных наук» [41]. Это говорит о необычайной понятийной емкости и о высокой степени универсализма богдановской терминологии. Главные из них следующие:

1. Тектология — в переводе с греческого «учение о строительстве». Богданов употребляет этот термин и как «строительство», т.е. синоним «организации», и как «всеобщую организационную науку», т.е. универсальную метаметодологию [42].

2. Организованность — это организация элементов в единую целостность на основе целесообразности, т.е. такой их связи, при которой обеспечивается максимальная адаптация их целостности к условиям внешней среды [43].

3. Активности-сопротивления — это элементы тектологии, изучающей их сочетания, которые различаются по величине практической суммы их элементов и сводятся к трем типам:

  а) организованные комплексы (когда «целое практически больше простой суммы своих частей») [44];

  б) дезорганизованные комплексы (когда «целое практически меньше суммы своих частей») [45];

  в) нейтральные комплексы (когда «целое равно сумме своих частей») [46].

4. Конъюгация — это соединение комплексов (систем), играющее роль первичного момента, порождающего изменение, возникновение, разрушение и развитие организационных форм, т.е. это «основа формирующего тектологического организма» [47].

5. Ингрессия — это «ввод посредствующего комплекса» как «особого третьего звена» между двумя другими комплексами (системами) в целях их соединения в единую «связку», систему. Пример: клей между двумя поверхностями или переводчик между двумя иностранцами [48].

6. Дезингрессия — это процесс, обратный ингрессии, т.е. разрыв связи через «внедрение элементов среды в систему» с образованием «тектологической границы» между комплексами, ранее составляющими единое целое [49]. Пример: ножницы, режущие бумагу, или деятельность патриарха Никона, вызвавшая  раскол в русском православии в XVII в.

7. Эгрессия — «централистическая» связь в системе комплексов [50]. Пример: руководитель в группе людей или мозг в человеческом организме.

8. Дегрессия — «скелетная» связь в системе комплексов. Идеология — это пример социальной дегрессии [51].

9. Кризис — это «смена организационной формы комплекса». Богданов выделяет два типа кризисов: конъюгационные, соединительные кризисы С (образование СССР) и дизъюнктивные, разделительные кризисы D (распад СССР) [52].

10. Структурный прогресс — проникновение элементов внешней среды в систему, которое увеличивает ее разнообразие, усложняет и организует ее на новой ступени развития. Примером может служить социальный прогресс греческого общества в период Афинской демократии или, например, эволюция ленинской группы единомышленников в партию большевиков, а затем в КПСС.

11. Структурный регресс — это сокращение организационных возможностей системы при вхождении в нее элементов извне и «приспособление к суженной среде» [53]. Примером может служить социальный регресс Римского общества перед распадом Римской империи или, например, распад КПСС с образованием менее организованной КПРФ, выражающей интересы уже не всего народа, а только его части.

12. Подбор — «сохранение или умножение одних активностей, упрочение и усиление одних связей, устранение, уменьшение, ослабление, разрыв других в том или ином комплексе, в той или иной системе». Фактором подбора всегда является среда [54].

Концептуальная база:

1. Концепция панмонизма.

Она представляет собой тектологически понятую идею всеединства мировых процессов. Поскольку, согласно Богданову, все материальные и нематериальные процессы есть организационные, то «очевидна необходимость выработки универсально-общих организационных методов» [55]. Иными словами, монизм мировых процессов должен найти свое отражение в теоретико-методологическом монизме. Современное развитие методов требует всеобщего синтеза универсальных методологий, теоретических положений, принципов, законов и концепций, т.е. конкретного сведения всей этой теоретико-методологической базы к единой точке зрения. По мнению Богданова, «эту роль может выполнить только организационная точка зрения» [56].

2. Идея системности, т.е. взаимосвязанности всех процессов в мире.

Поскольку в непрерывно меняющемся мире все взаимосвязно, то единственная точка опоры познания — это не сами вещи, не сами явления, а отношения, связи между ними: то, что «действительно неизменно, на чем оно могло бы остановиться», на что оно могло бы опереться и оттолкнуться в своем развитии, находится «не в самих вещах», которые суть процесс, непрерывное изменение, «а в их отношениях» [57].

3. Идея изоморфизма физических, биологических и социальных законов [58].

Изономизм как более точный и семантически более «сжатый» термин, чем изоморфизм законов — это принцип тождественности законов, действующих в разных комплексах (системах) независимо от природы составляющих их элементов. Проще говоря, одинаковость законов. Изономизм — следствие структурного подобия различных сфер реальности, т.е. ее фрактального устройства. Идея изоморфизма является базовой в системной методологии Богданова.

4. Принцип минимума (закон наименьших).

Богданов называет его принципом относительных сопротивлений, который гласит: «устойчивость целого зависит от наименьших относительных сопротивлений всех его частей во всякий момент» [59]. Другая формулировка: «если система состоит из частей высшей и низшей организованности, то ее отношение к среде определяется низшей организованностью» [60]. Как и всякий научный закон, принцип минимума отражает и господство природы над людьми, и наоборот: «знаменитая троица национальной русской тектологии — “авось, небось и как-нибудь” — выражает не что иное, как игнорирование закона относительных сопротивлений» [61].

5. Принцип бирегуляции.

Бирегулятор (т.е. двойной регулятор) — это «такая комбинация, в которой два комплекса взаимно регулируют друг друга» [62]. Иными словами, это такая система, которая сама себя регулирует и ей не нужно регулятора извне. Таким образом, это — перефразировка принципа круговой причинности или другой его формулировки как принципа взаимозависимости прямых и обратных связей.

6. Принцип дополнительных соотношений.

А.Л. Тахтаджян переименовал его в принцип комплементарности. Этот принцип фиксирует вполне определенную тенденцию эволюции систем: «развиваются такие различия, которые повышают связность и устойчивость системы, ее прочность под внешними воздействиями, словом, ее организованность» [63].

7. Идея структурной неаддитивности систем.

Организованный комплекс (система) определяется Богдановым на базе принципа «целое больше суммы своих частей». При этом чем больше целое суммы своих частей, тем более оно организовано. Это положительная неаддитивность. К системам с отрицательной структурной неаддитивностью относятся неорганизованные комплексы, в которых «целое меньше суммы своих частей». И, наконец, системы с аддитивной структурой элементов относятся к нейтральным комплексам, в которых «целое равно сумме своих частей» [64].

8. Идея цепной связи как специфической «формы нашего мышления об организованных комбинациях».

Богданов достаточно аргументировано разъясняет, что мы, воспринимая отдельные комплексы, вычлененные нашим чувственным аппаратом из континуума реального мира, «не можем представлять их иначе, как принимая наличность общих звеньев между их различаемыми частями, и если таких звеньев не находим, то вынуждены конструировать их мысленно» [65]. Богданов объясняет развертывание такой цепной связи в обществе следующим образом: «А с В соединяют общие вкусы, В с С — общие задачи, С с D — общие несчастья и проч.: цепь извивается, переплетается, спутывается с другой цепью, образует клубок, охватывая миллионы людей, из которых огромное большинство не знают даже о существовании друг друга» [66].

9. Идея относительности дезорганизационных социальных процессов.

Исходная мысль Богданова заключается в том, что все социальные процессы — организационные, поскольку у человечества нет иной деятельности, кроме организационной, постольку и нет других задач, кроме организационных. С такой точки зрения абсолютно все интересы человечества — организационные. Богдановский анализ разрушительной социальной деятельности показывает, что «и она есть результат столкновения разных организационных процессов. <…> Если общества, классы, группы разрушительно сталкиваются, дезорганизуя друг друга, то именно потому, что каждый такой коллектив стремится организовать мир и человечество для себя, по-своему. Это результат отдельности, обособленности организующих сил, результат того, что еще не достигнуты их единство, их общая, стройная организация. Это борьба организационных форм» (курсив Богданова) [67]. Таким образом, дезорганизационные процессы — это фикция, обретающая все черты реальности, если ее рассматривать с точки зрения более сильных организационных процессов. Более того, относительно социальных дезорганизационных процессов эта фикция, по Богданову, носит временный характер в результате того, что еще не достигнуто всеобщее организационное всеединство в рамках всего человечества, что и следует из вышеприведенной цитаты.

10. Идея четырех стадий всемирно-исторического социогенеза.

По Богданову, мировой социогенез проходит четыре исторические стадии: стихийно-коллективистскую, авторитарную, индивидуалистическую и сознательно-коллективистскую.

11. Идея о троичной структуре общественного процесса.

По мнению Богданова, «общественный процесс… имеет три стороны: техническую, экономическую, идеологическую. В технической общество борется с природой и подчиняет ее, т.е. организует внешний мир в интересах своей жизни и развития. В экономической… оно само организуется для этой борьбы с природой. В идеологической оно организует свой опыт, свои переживания, создавая из этого организационные орудия для всей своей жизни и развития. Следовательно, всякая задача в технике, в экономике, в сфере духовной культуры есть задача организационная, и притом социальная» [68].

12. Концепция исторического монизма.

Это подход к истории человечества с единых позиций социальной энергетики, т.е. взгляд на глобальный социогенез с энергетической точки зрения, суть которого в следующем: поскольку лишь в области непосредственной борьбы человека с природой, т.е. в социально-техническом процессе, происходит социальное усвоение энергии из внешней среды, тогда как трата этой энергии происходит не только там, но и в остальных областях социальной жизни, то сама возможность внетехнических социальных функций и их реальные границы определяются всецело тем избытком энергии, тем перевесом усвоения над тратою, какой дается в технической сфере; проще говоря, весь социальный процесс в целом совершается за счет технического. Это положение лежит в основе богдановской доктрины исторического монизма.

Все выше перечисленные идеи и принципы — всего лишь незначительная часть концептуального наследия Богданова. Его идейная база — это неиссякаемый источник для ученых любой специализации.

Вклад Богданова в социальную историю:

1. Разработана универсальная метаметодология [69] («наука всеобъемлющего масштаба, общая методология всякой практики и теории» [70]), синтезирующая комплекс подходов, отдельное применение которых впоследствии породило уникальные теории и методологии, а также целые общенаучные направления:

  а) всеобщая организационная теория — общую теорию систем и системный анализ;

  б) организационная теория управляемой и управляющей систем на базе принципов бирегуляции, комплементарности, цепной связи и закона наименьших — кибернетику, технократию как направление современной западной научной мысли, математическое моделирование социальных и экономических процессов, а также современную гештальтпсихологию;

  в) теория организационной и дезорганизационной динамики — теорию процессов [71];

   г) теория системных кризисов — теорию катастроф;

  д) теория структур — структурализм и функционализм;

  е) теория неравновесных систем («неуравновешенных комплексов») — синергетику;

  ж) теория положительного и отрицательного подборов — теорию эволюционных «каналов» («каналы» — определенные границы изменения состояний системы, внутри которых могут протекать процессы ее эволюции);

  з) теория конъюгации диалектов и языков вместе с теорией социальной дифференциации языка — современную социолингвистику [72].

2. Предложена оригинальная системно-кибернетическая версия социальной истории социологического направления.

3. Организационная диалектика Богданова представляет собой новую ступень развития диалектической мысли. Диалектика Гегеля и Маркса — это формальный закон логического развития вселенной. Универсализм мышления Богданова усматривает единство формального и структурного, т.е. это не две противоположные категории, а единое целое. Иными словами, структура определяет форму и не бывает формы без структуры. Более того, тектология Богданова более динамична и когнитивна, чем диалектика Гегеля («старая диалектика… недостаточно динамична и в своем голом формализме оставляет невыясненной общую механику развития»), так как, согласно Богданову, не бывает и комплексов, существующих вне среды. У Гегеля, к примеру, зерно рассматривается «само по себе» и является «статически данным комплексом» [73]. У Богданова зерно как формально-структурное единство включает в себя множество других таких же единств и включено во множество внешних формально-структурных единств, образующих в своей совокупности среду. Межструктурное взаимодействие этой триады и определяет цепь формальных преобразований зерна в растение. Иными словами, структурная динамика определяет формальную и наоборот (если форма зерна во влажной почве разрушается, то уже форма среды определяет структуру разрушенного зерна, и она обретает форму побега). Таким образом, следует говорить о формально-структурной динамике зерна и среды, кстати, не только внешней, но и внутренней. Об этом же говорит и закон Михайловского. В силу вышеизложенного формальная диалектика Гегеля и структурная диалектика являются взаимодополняющими, но так как тектология Богданова основана на организационной диалектике, которая по своему существу есть формально-структурная диалектика, то диалектика Гегеля включена в более общую диалектику Богданова. Для наглядности можно сказать, что диалектик Богданов при ходьбе пользуется двумя ногами, а диалектик Гегель и его эпигоны прыгают на одной ноге. Кстати вспомнить популярное в истмате выражение — это мысль о том, что Маркс поставил Гегеля с головы на ноги. В связи с вышеизложенным следует внести поправку в это выражение: Маркс поставил Гегеля с головы на одну ногу, а Богданов поставил и Гегеля, и Маркса на обе ноги. Это впервые заметил Ленин, заявивший, что Богданов минус эмпириомонизм — это марксизм [74], из чего неопровержимо следует, что Богданов — это марксизм плюс эмпириомонизм (т.е. левая и правая нога). Проще говоря, универсализм богдановского мышления — это нормальная работа обоих полушарий головного мозга без всякой их функциональной асимметрии.

4. Тектология Богданова — это пример не просто междисциплинарного или полидисциплинарного подхода к социоисторическому исследованию, а пример всеобщего трансдисциплинарного подхода. Доказательством плодотворности и познавательной эффективности такого подхода является тектологический феномен синергетики, в которой ясно прослеживается уже разработанный Богдановым тектологический акт: переход системы из одного состояния подвижного равновесия к другому такому же состоянию, но более энергоемкого уровня организации, в условиях измененной среды.

5. Тектология Богданова — это и познавательная, и практическая парадигма XXI века, т.е. это образец как теоретической деятельности, так и социальной практики человечества. Перефразируя выражение Ленина, можно сказать, что тектология — это не догма, а руководство к действию. Все социальные процессы в современном глобализированном мире управляемы, более того — управляемы по богдановской технологии, поскольку вся глобализация в масштабах всего человечества ведет к созданию гигантского социального диполя в виде управляющей и управляемой систем. В управляемую систему внедряется плюралистический постмодерн, в то время как управляющая система руководствуется едиными теориями и пользуется универсальной методологией, т.е. сохраняет и развивает практику монистического модерна. Постмодерн и модерн — это совершенно различные информационные среды, причем постмодерн — парциальная, т.е. включенная в объемлющую ее информационную среду модерна. Иными словами, кесарю — кесарево, слесарю — слесарево по принципу «разделяй и властвуй». Иначе наше современное «просвещенное» общество в управляемой системе невозможно трансформировать в подобие средневекового общества. Тектология Богданова как достояние массового сознания — это панацея от социальной эпидемии нового средневековья и в этом смысле она — позитивная альтернатива постмодерну, более того, такая же неприступная для него вершина, как и теофилософская система Карсавина.

М.Н. Покровский: макроисторик социоэкономического направления

Теоретико-методологические положения М.Н. Покровского представляют собой один из примеров научной преемственности в отечественной историографии. Понятно, что идейная среда, в которой формировалась его социоисторическая концепция, не была сугубо специальной, а представляла собой все достижения отечественной и зарубежной мысли. Тем не менее, следует отметить, что на социоисторические воззрения историка оказали наиболее значительное влияние В.О. Ключевский, П.Г. Виноградов, А.А. Богданов и В.И. Ленин. Влияние первого сказывается на предпочтении экономического подхода к социоисторическому исследованию с акцентом на роль обмена и торговли в историческом процессе: «не без влияния В.О. Ключевского, в частности, М.П. Покровский сформулировал свою теорию “торгового капитала”» [75]. Всецело такой подход представляется модификацией идеи Ключевского о «торговой, городовой Руси» [76].

Если у Ключевского Покровский позаимствовал подход и общеисторическую концепцию, то у Виноградова он научился конкретной технологии анализа исторических источников, на важность которой он неоднократно указывал молодым историкам: «и старые историки, и европейские историки, и наши буржуазные историки обладают техникой, которую сразу проглотить нельзя, которой нужно выучиться. Когда вы этой техникой овладеете, тогда вы будете уже сильнее этих старых буржуазных поколений, — я не знаю, во сколько раз, — но тогда вы их смените без всякой уже опасности каких-либо насильственных мер» [77].

Влияние же Богданова на концепцию Покровского отмечают почти все современные исследователи. Хотя следует отметить, что, помимо Богданова, «о торговом капитализме как особой ступени экономического развития, особом хозяйственном строе до М.Н. Покровского говорили “легальные марксисты” П. Струве, М. Туган-Барановский». Между тем «сам Покровский, признавая за собой определенные приоритеты в “официальном открытии” торгового капитала, постоянно ссылался на авторитет Ленина, который, по мнению историка, определил роль торгового капитала в своей работе “Что такое «друзья» народа и как они воюют против социал-демократов”» [78].

Кстати, это «официальное открытие» следует осветить подробнее. Как известно, за концепцию торгового капитала Покровского постоянно «гвоздили», «прорабатывали», «били» и довели в конце концов до того, что ему «жестоко надоело, когда в нос начинали совать этот торговый капитал» [79].

В период «великого перелома» происходила догматизация ленинизма. Официальная идеология — марксизм по В.И. Ленину — приняла вид прокрустова ложа. Набрала силу и дискурсивная практика Прокруста, «вульгарный» же марксизм-ленинизм Покровского, естественно, зашкаливал и, следовательно, подлежал усекновению. Но при жизни историка этого не произошло: чтобы раз и навсегда оградить себя от нападок, Покровский «перевел стрелки» на В.И. Ленина. Иными словами, он прикрылся авторитетом вождя: он откопал, что Ленин еще в 1894 г. открыл эту «Америку», а более конкретно — доминирующую роль торгового капитала в русской истории, начиная с XVII в. Обнаружив это, Покровский имел возможность передать авторские права на эту злополучную концепцию человеку, чьи изречения были истиной в самой последней инстанции для критиков Покровского [80]. Этим Покровский хотел не только защитить себя от нападок, но и уберечь свою концепцию, от которой не собирался отказываться и в истинности которой он не сомневался. Историк очень убедительно доказал, что существующее прокрустово ложе маловато для самого Ленина: все, что у Покровского не вмещается, есть часть теоретической базы Ленина, которая тоже не вмещается. Возникал парадокс: сам Ленин подлежал обрезке. Выход из парадокса напрашивался сам собой: если не официально, то хотя бы по умолчанию увеличить прокрустово ложе.

К слову сказать, Покровский благополучно почил, закрепив свою концепцию за надежным хозяином, но мытарства его «торгового капитала», как, впрочем, и всего его наследия, на этом не закончились. Конечно, нездоровые идеологические условия искажают здравую концепцию, но время показало, что концепция Покровского жизнеспособна.

В целом же научное творчество Покровского развивалось в рамках социологического направления социальной истории, а его самого как ученого можно охарактеризовать как крупного специалиста в области социальной макроистории.

Объект исторического исследования.

Сам Покровский не дал четкого и однозначного определения объекта своей науки, однако анализ его наследия позволяет заключить, что объектом исторической науки в целом является общество и исторический процесс, а в частности — движущие силы общественного развития, личность, общественные закономерности, причинность, а также исторический факт [81]. Но, что очень важно, исторический процесс и общество как объект исследования для Покровского хронологически не укладываются всецело в прошлом, т.е. не исследуются в отрыве от современности. Другими словами, история для Покровского — это не только прошлое, но и настоящее. Покровский исследует как феномены настоящего (события, непосредственно данные восприятию историка), так и феномены прошлого — исторические источники, что составляет исходную базу его научных данных; анализируя их, он делает свои выводы, которые, в свою очередь, он снова проверяет одновременно и в прошлом, и в настоящем [82]. Таким образом, объект и субъект исследования не разделены какими-либо пространственно-временными промежутками, т.е. сам исследователь включен в исследуемый объект. А это и есть исследовательская ситуация в естественных науках, когда интерпретация (результат исследования) зависит от данных эксперимента и когда дальнейший ход эксперимента зависит уже от этой интерпретации [83]. Новые данные опять меняют интерпретацию и т.д. Такой подход Покровского к истории уже сам по себе, даже если отвлечься от его методологии, имеет тенденцию к неизбежному преобразованию исторической дисциплины из нарративной в научную. Хотя Покровский никак не называл свой подход, его можно назвать рефлексивным (когда сам исследователь как включенный в историю субъект является объектом своего изучения), а точнее — рефлексивно-эмпирическим, имея в виду их взаимовлияние.

Методология исследования.

Поскольку Покровский «был активным и непримиримым противником превращения истории в описательную науку» [84], постольку и свою методологию он разрабатывал как строго научную. У предшественников, главным образом у Ключевского, Покровским был позаимствован многофакторный подход — весь комплекс факторов, воздействующих на исторический процесс, историк делил на главные и второстепенные: к первым он относил экономический, социальный и политический факторы, особо выделяя при этом экономический, а ко вторым — географический, демографический, биопсихологический факторы и другие.

1. Экономический детерминизм.

В силу того, что из триады главных факторов приоритет отдан экономическому, то доминирующим методологическим приемом в научном исследовании Покровского является экономический материализм, который он попросту отождествлял с истматом: «“Экономическим”, или иначе “историческим материализмом” называется такое понимание истории, при котором главное, преобладающее значение придается экономическому строю общества, и все исторические перемены объясняются влиянием материальных условий, материальных потребностей человека» [85]. Иными словами, основная причина смены исторических декораций, по Покровскому, это — «перемена в хозяйстве, перемена экономическая» [86]. Самое лаконичное определение этому методу и в самой сжатой формулировке у Покровского выражается следующим образом: экономический материализм — это «экономическая интерпретация истории» [87].

2. Классовый подход.

Наличие в главной триаде социального фактора предопределяет и соответствующий ему подход, который у Покровского, как и у всех истматчиков, носит название классового подхода. Этот подход основан на теории классовой борьбы: «история движется при помощи борьбы классов, классов угнетенных, эксплуатируемых, крестьян и рабочих, с классами, которые угнетают и эксплуатируют, — с помещиками и буржуазией», «классовая борьба есть главный двигатель исторического процесса», «историю делают классы» [88].

Анализируя методологию Покровского, следует отметить, что использование историком на практике вышеописанных подходов носит не эклектичный характер, как считают С.П. Бычков и В.П. Корзун [89], а наоборот, синтетический: в силу многофакторности исторического процесса и доминирования экономического фактора Покровский тесно увязывает классовую борьбу и экономику, т.е. объясняя историю экономическими причинами, Покровский представляет их в определенной форме классовой борьбы, ибо «классовая борьба есть форма разрешения экономических противоречий общества». Такой исторический материализм историк называет «революционным» [90].

Более того, экономический момент определяет классовую структуру общества. Согласно Покровскому, «в основе классового деления лежит общественное разделение труда… те или другие сменяющие в истории друг друга системы производства дают основание для тех или иных общественных группировок» [91].

3. Политический детерминизм.

Если проследить генезис идеи борьбы классов от французского историка Гизо до Покровского, то с учетом вышеизложенного обнаруживается следующее: у Гизо «война классов» — величина скалярная, а у Маркса и Энгельса она становится векторной, т.е. не борьба классов вообще, а целенаправленная борьба пролетариата за диктатуру. У Покровского с его идеей, что история — это прошлое и настоящее, происходит синтез Гизо и Маркса: борьба эксплуатируемых классов за экономические права в прошлом — скаляр, а борьба пролетариата за диктатуру (политическую власть) в настоящем — вектор. Таким образом, тенденция социоисторической эволюции, согласно Покровскому, заключается в переходе от неосознанной борьбы эксплуатируемых масс к осознанной, в трансформации из борьбы, детерминированной экономическим моментом, в борьбу, детерминирующую политический момент (из борьбы вообще в борьбу кумулятивного действия). Иными словами, именно через социальное «экономика определяет политику, но только в конечном счете» [92]. Такую диалектическую взаимосвязь трех факторов (экономического, социального и политического) Покровский называет «настоящим марксизмом» [93].

Роль второстепенных факторов, по мысли Покровского, заключается в придании конкретной специфики и своеобразия социоисторической эволюции: «индивидуализирует историю именно география» [94]. Ученый не мыслил научной реконструкции исторического процесса без ясного представления о природе конкретной страны, поскольку от природных условий зависит темп исторического развития в той или иной части мира: например, «вследствие нашего сурового климата хозяйственное развитие России должно было двигаться медленнее, нежели в других странах, более благоприятно расположенных» [95]. Но при этом Покровский отмечал, что географический фактор (природа) действует в истории не прямо, а через производительные силы и производственные отношения [96].

Действие демографического фактора Покровский считал также второстепенным, функционально зависящим опять же от основных — экономических и социальных отношений [97]. Что же касается действия факторов в микроистории, то Покровский отмечал влияние биопсихологического фактора на индивидуальность [98].

Для конкретного социоисторического исследования прошлого Покровский считал наиболее эффективной следующую схему: «Прежде всего, конечно, выяснить условия географической среды. Показать, как отразилась она на развитии производительных сил. Показать далее, какие на основе последних возникали группировки людей, классовые отношения. Выяснить, как эти отношения отразились на политической надстройке… Наконец, из этой структуры вывести “психику общественного человека”, показать, как в данных условиях развития производительных сил развивалась в России “общественная мысль”» (курсив Покровского) [99]. Приведенная схема своей продуманной последовательностью аналитических процедур, своей всеохватностью и в то же время глубиной исследования являет собой образец гармоничного взаимовлияния микро- и макроисторических факторов, что, во-первых, снимает всяческие обвинения критиков Покровского в его теоретико-методологической эклектичности и, во-вторых, просто и ясно разрешает небезызвестную проблему современных историков, в частности известного вождя «казуистов» Ю.Л. Бессмертного, — проблему стыковки макро- и микроистории [100].

Покровский — не только историк-профессионал высочайшего класса, но и великолепный стилист. После революции ему приходилось выступать перед аудиторией с невысоким образовательным уровнем. Популяризируя общеисторические концепции в рабочей среде, он умело прибегал к разного рода аналогиям, сравнениям, метафорам, упрощениям и даже к некоторому схематизму в объяснениях, что, кстати, дало повод обвинить его в гипертрофированном классовом подходе. Если нужно, можно придраться и к столбу, обвинив его в вульгарном уклоне. Поэтому на Покровского в то время можно было навешать и не таких «гипертрофических» собак, тем более, что он работал в жесточайшем цейтноте, разрываясь между политической, научной и преподавательской деятельностью [101]. И все-таки через все гипертрофированное злопыхательство нельзя не восхититься поразительному остроумию и изобретательности Покровского, с которыми всякие философские премудрости очень просто и доходчиво подаются малообразованным рабочим парням: «Почему помещик или буржуа редко бывает материалистом? Потому, что те блага, которыми они пользуются, — одежда, пища и пр. — достаются им в готовом виде: они получают их путем приказаний, путем “идейного воздействия” на подчиненных им людей — ближайшим образом на прислугу. И для них ясно, что слово — выражение мысли — есть та сила, которая управляет миром. Поэтому для имущих классов идеалистическая философия, философия словесная, чрезвычайно естественна. Но войдите в положение самого портного или повара, готовящего своему барину обед. Он имеет дело с материей (кожа для сапог, сукно для сюртука, мясо и пр.). Как вы ни внушайте ему, что все дело в идее, в словах, он вам ответит: я могу 20 слов сказать сукну, но от этого не сделается сюртук, — я должен взять материал, вещь и поработать над ней. Не только пролетариат, но и все трудящиеся классы являются материалистами, — это наиболее естественный для них подход» [102].

Основные категории.

1. Общество.

Общество понимается Покровским как совокупность людей и их взаимоотношений. Эпистемологию этого понятия историк сводил к познанию структуры общества, взаимодействия между различными его частями и выявлению основных факторов общественного развития. Для удобства исследования Покровский применял такой умозрительный прием, как вертикальный разрез общества, который позволял наглядно рассматривать весь механизм диалектической взаимосвязи главных исторических факторов, т.е. каким образом общественная структура с ее первичными экономическими отношениями определяет классовое устройство общества и надстройку, в которую Покровский включал право, государство, религию, культуру и идеологию [103].

«Всякое последующее состояние общества, — писал Покровский, — “диалектика” выводит из предшествующего состояния того же общества, отводя на второй план… всякие внешние влияния климата, почвы и тому подобное» [104].

2. Психический тип.

У Покровского это понятие означает группу лиц, выходцев из различных социальных слоев, объединенных общими идеалами, целями, задачами и служащих определенной общественной силе [105]. Иными словами, психический тип Покровского — это консорция Л.Н. Гумилева.

3. «Живой человек» — историческая личность в индивидуализации конкретных качеств, в число которых Покровский включал физические данные, морально-этические характеристики, культурный уровень, политические взгляды и религиозные убеждения. Первые три качества формировались за счет природных данных, воспитания и влияния среды, а формирование двух последних определял социальный фактор и конкретная историческая эпоха. «Живой человек» Покровского — это не только «творец истории», но и «аккумулятор общественного процесса», и даже «аппарат, через который история действует». Проще говоря, это и сознательный деятель истории, и одновременно ее бессознательное орудие, т.е. субъект и объект истории [106].

4. Формация — исторически определенная ступень общественно-экономического развития человеческого общества. Покровский дает и более сжатую формулировку этой категории, определяя формацию просто как «систему производства», причем в его схеме исторического процесса таких систем насчитывалось пять: первобытный коммунизм, феодализм, ремесленное хозяйство, торговый капитализм и промышленный капитализм [107].

5. Торговый капитал — это своего рода социоисторический кентавр, политическая суть которого выражается в сращении государственной власти с господствующим в данной формации классом.

6. «Тип развития» — это совокупность общих и специфических черт локального исторического процесса [108].

Концептуальная база.

1. Теория торгового капитала.

Эту теорию Покровский пронес как тяжелейший крест через всю свою жизнь. Именно за нее он был многократно бит. Не единожды историка заставляли от нее отказаться, но, подобно Галилею, он остался ей верен до конца. В конце своей жизни, чтобы уберечь себя от «распятия», Покровский заручился поддержкой самого «бога» (Ленина), заявив, что это «учение» — от «бога». Но и этот маневр не спас его от «распятия». Однако после смерти историка началось «воскрешение» как самого «великомученика», так и его «учения». Видимо, не все в этом «учении» было «не от мира сего» — были и земные истины. Чтобы разобраться, приведем самую «капитальную» цитату из «нагорной проповеди великомученика»:

«Собирание Руси с самого начала Московского княжества и до Александра I двигалось совершенно определенным экономическим фактором — этим фактором был торговый капитал. Для торгового капитала чрезвычайно важны были размеры территории, на которой он действует, потому что, чем шире территория, находящаяся в монопольном обладании торгового капитала, тем крупнее его оборот и тем больше его прибыль. Отсюда наклонность государств торгового капитала собирать землю. <…> Торговый капитал всегда и всюду вел к собиранию земли, потому что ему экономически было нужно объединить в одних руках громадную территорию. И, изучая шаг за шагом историю так называемой Российской империи, вы видите, что это есть ряд завоеваний торгового капитала, под влиянием которого складывается империя, собираются земли… торговый капитал был настоящий царь, который стоял за коронованным в сущности призраком или, если хотите, за коронованным манекеном, был настоящей руководящей силой, которая создала и Русскую империю, и крепостное право» (курсив Покровского) [109].

Из «учения» Покровского следует, что торговый капитал как призрак переходит из формации в формацию: структура последних меняется, а он лишь меняет форму. Иными словами, торговый капитал — это некая константа при меняющихся формациях. Где же тут «ересь»? Вот, например, что считает «крамольным» один из знатоков наследия Покровского историк О.Д. Соколов: «Толкование Покровским роли торгового капитала в XVII — XVIII вв. фактически влекло за собой признание существования внутри феодальной формации еще одной формации — торгового капитализма» [110]. А вот что сам Покровский признает «еретическим»: «Я как-то ошибся и сказал, должно быть, от утомления, что торговый капитализм был формацией» [111]. Поистине, в огороде — бузина, а в Киеве — дядька: фонетическое сходство двух терминов влечет за собой семантическую путаницу. Собственно, вся «ересь» и громоздится на этом софизме. Таким образом, если убрать софизм, то исчезнет и «ересь».

Сначала акустически разведем два термина: торговый капитализм и торговый капитал. Если капитализм — система промышленного производства, то греха большого не будет — назвать его индустриализмом. Тогда западный капитализм будет называться индивидуалистическим индустриализмом с классовым антагонизмом, система производства которого нацелена на максимум частной прибыли, а советский социализм — коллективистским индустриализмом без классового антагонизма, система производства которого нацелена на максимум общественного потребления. Покровский пишет, что «торговый капитал и феодальное имение… связаны между собой. Феодальное имение — это способ производства, при котором наглухо привинчивается к своему наделу крестьянин и для эксплуатации этого крестьянина нужно внутриэкономическое принуждение — этот способ производства характеризует феодальные имения в противоположность торговому капиталу. Но владелец этого имения мог быть в то же время и торговым капиталистом… Я понимаю, что людей с теоретическим уклоном это не удовлетворит… Но нет сомнения, в истории так было. В истории есть такие дикие, ненормальные явления, которые пронизывают всю историю всех стран» [112]. То, что феодал теоретически мог быть торговым капиталистом, в этом нет ничего «дикого и ненормального». Скорее «дикое и ненормальное» явление заключается в том, что один человек эксплуатирует другого человека, а степень подобной «дикости и ненормальности» находится в прямой зависимости от количества людей, эксплуатируемых одним паразитом. Но это относится к области ненаучной этики, «науку» же интересует, кто чем, собственно, владеет и как из этого извлекает прибыль. Итак, феодал владеет землей и крестьянами, поэтому его капиталом являются имение и продукты, которые оно производит. Такой капитал называется производственным. Даже если феодал продаст всю продукцию своего имения, то вырученные деньги только обыватель может назвать торговым капиталом, так как это всего лишь оборотный капитал все того же производственного, который феодал может или растранжирить, или пустить на расширение производства. Вот купец или любой другой скупщик сельскохозяйственной продукции, специализирующийся на ее перепродаже, после каждой реализации будут обладать оборотным торговым капиталом, часть которого или весь они могут пустить на увеличение объемов закупок. Есть еще одна разновидность капитала, которую даже такое «этическое совершенство», как Бертран Рассел, считал вполне допустимой [113]. Это так называемый ростовщический капитал. Чем он, собственно, владеет и как делает прибыль, известно любой доярке. В ее терминологии всеобщая схема «доения», т.е. получения прибыли, имеет три степени эксплуатации: производственный капитал «доит» непосредственных производителей, торговый капитал «доит» производственный, а ростовщический — торговый, точнее, всех троих. Эта схема сохраняется как в аграрном, так и в индустриальном обществе. Эта же схема работает и в постиндустриальном обществе. Усложняется только классовая структура в производственной сфере, т.е. в «системе производства». Ростовщический и торговый капитал оказываются вне системы производства, так как они «ничего не производят», а только усиливают эксплуатацию [114]. Тектологически налицо система производства, встроенная в систему эксплуатации, причем тектологическая граница проходит между производственным и торговым капиталом. Смена формаций происходит исключительно в системе производства, а внесистемные торговый и ростовщический капиталы оказываются надформационными факторами. Влияние ростовщического капитала в российском историческом процессе ничтожно, в то время как влияние торгового капитала огромно, что и было отмечено Покровским, по мнению которого, торговый капитал в Российской цивилизации — это прежде всего государственный торговый капитал (т.е. всегда сросшийся с властью): «семья Романовых… не только служила торговому капиталу, но как бы срослась с ним. <…> При Романовых царь… стал первым купцом своего государства. <…> царский двор… походил на купеческую контору» [115]. Таким образом, торговый капитал в истории России — это социологически надформационный и культурологически внутрицивилизационный фактор. Что же касается классовой борьбы, то это — внутриформационный фактор. Первый фактор объемлет второй. Это разносистемные факторы, т.е. качественно разных уровней. Но вот, например, в Западной цивилизации влияние ростовщического капитала огромно [116]. В силу того, что этот фактор объемлет торговый и производственный капиталы, то именно он является основным внутрицивилизационным фактором в западноевропейской истории. В этом и состоит глубочайшее различие между Российской и Западной цивилизациями.

Покровский как историк понимал значение торгового капитала, но встроить его в формационную систему не мог, поскольку, наоборот, сама формационная система организационно находится внутри сферы действия торгового капитала. Отсюда и неудачные попытки Покровского пристроить свое детище, теорию торгового капитала, к формационной теории. Неудача этих попыток в том и состоит, что пристраивалось это детище к марксизму на правах пасынка, в то время как его статус по отношению к марксизму равнялся статусу отчима. Проще говоря, сама формационная теория должна пристраиваться к теории торгового капитала. Что же касается неправомерной экстраполяции «капиталистической» терминологии в глубину российской истории, то после замены термина «капитализм» на «индустриализм» под «капиталистами», действующими вкупе, например, с Пожарским [117], будут однозначно пониматься купцы как представители торгового капитала, и тогда отпадут всякие обвинения Покровского в вульгарном социологизме.

2. Иерархия социоисторических факторов.

Многофакторный подход Покровского основывается на богдановской идее иерархичного соподчинения систем, соответственно чему выстраивается и иерархия факторов, действующих каждый в своей системе: например, торговый капитал как внутрицивилизационный фактор в системе эксплуатации статусом выше классовой борьбы как внутриформационного фактора в системе производства.

3. Принцип круговой причинности (взаимовлияния процессов).

Люди, подобные П.Н. Милюкову, не знакомые с этим принципом, видят только влияние А на Б (например, «политическое господство государства над классами»), а влияние Б на А («господство классов над государством») воспринимают как противоречие [118]. Синтез теории торгового капитала и формационной теории мог осуществиться только на основе богдановского принципа круговой причинности, но так как Богданов был в опале, то Покровскому приходилось пользоваться обтекаемыми формулировками, так сказать, скрытой богдановщиной.

4. Историческая социология как философия истории.

Для Покровского историческая социология равнозначна общеисторическим концепциям. Считая необходимым элементарное научно-философское образование для социоисторика, Покровский в конечном счете историческую социологию понимал как философию истории [119].

5. Осмысление истории как величайшего орудия политической борьбы.

Эта мысль является следствием концепции Покровского, что история — это не только прошлое, но и настоящее; причем не просто сумма независимых частей, а их взаимосвязанная целостность, синтез пассеизма и актуализма (следует добавить — и футуризма, так как для Покровского «знать — значит предвидеть», т.е. «знание прошлого дает… власть над будущим» [120]). Поэтому Покровский, будучи с 1905 г. активным членом самой радикальной футуристической партии, считал, что «борьба на историческом фронте есть борьба за генеральную линию партии. Положение “история — политика, обращенная в прошлое” означает собой, что всякая историческая схема есть звено, цепочка для нападения на генеральную линию партии. Существует самая тесная связь между борьбой за генеральную линию партии и борьбой на историческом фронте. Их нельзя разрывать. Трудно себе представить такую вероятность, что сторонник генеральной линии партии является ревизионистом в исторических работах. История… не есть самодовлеющая задача, история — величайшее орудие политической борьбы; другого смысла история не имеет» [121].

Вклад Покровского в социальную историю:

1. Предложена оригинальная социоэкономическая версия социальной истории, в которой главным макроисторическим параметром является торговый капитал.

2. Задан образец взаимодополняющих интерпретаций: макроистория, объясняющая микроисторию, и наоборот.

3. Предложена социологически ориентированная макроисторическая эпистема для отечественной и зарубежной социоистории, отдельная проблематика которой впоследствии генерировала целые дисциплины социальной истории: историю революционного движения, историю рабочего класса и крестьянства и, наконец, историю революции [122].

4. Задан критерий научности социоисторической теории. «Общеобязательность» как устаревший критерий («научно то, что можно доказать всякому пользующемуся человеческой логикой и против чего нельзя возражать, не погрешая против логики») заменяется Покровским на богдановскую «целесообразность». Суть нового критерия в том, что «гипотеза, наиболее непосредственно объясняющая наибольшее количество явлений, обладает maximum’ом научности в данный момент». Девальвацию старого критерия научности Покровский объясняет тем, что «все меняется, может… меняться и логика», поэтому «что сегодня было “научно”, может оказаться завтра уже “ненаучным”» [123].

5. Высказана идея единого исторического времени как синтеза пассеизма, актуализма и футуризма, суть которой в том, что человечество, осмысляя свое прошлое и целеполагая будущее, творит собственную актуальную историю. Эта идея хронологически единой социальной истории является проекцией на историко-социологическое направление более общей концепции, высказанной Н.Ф. Федоровым, разработавшим теорию «общего дела» в русле космоантропологического направления в социальной макроистории.

Исторический материализм в отечественной интерпретации

Отечественный истмат развивался в рамках ленинского марксизма, восторжествовавшего среди всех остальных отечественных интерпретаций марксизма, таких как «легальный марксизм», плехановский марксизм, меньшевистский марксизм и богдановский эмпириомонизм [124]. Ленинская интерпретация получила название ортодоксального марксизма, что не совсем точно, так как Ленин не был знаком с таким важным рукописным наследием К. Маркса, как «Немецкая идеология» (публикация на русском языке в 1933 г.), «Формы, предшествующие капиталистическому производству» (1940 г.), «Экономически-философские рукописи 1844 года» (1956 г.), «Экономические рукописи 1857-1859 годов» (1968-1969 гг.) [125]. Получив свежую дозу аутентичности, отечественный марксизм во второй половине XX в. все равно не стал ортодоксальным, так как изначальная ленинская его интерпретация была не эпигонством, а самобытной научной системой философских, социально-политических и экономических взглядов, изложенных в марксистской терминологии. По консолидирующей и объяснительной силе никакая теория в конце XIX — начале XX вв. не могла соперничать с теорией Маркса [126], следовательно, в полном соответствии с критерием научности Покровского, марксизм на тот момент обладал максимумом этой самой научности, в силу чего и его язык стал господствующим научным дискурсом. Поэтому естественно, что Ленин свою собственную научную систему взглядов формулировал в терминологии самой популярной в его время теории. Более точно ленинский марксизм следует называть просто ленинизмом.

Основными источниками для анализа отечественной версии марксистской методологии истории являются произведения В.И. Ленина, Н.И. Бухарина, И.В. Сталина и их последователей, включая таких аутентичных марксистов, как Ю.М. Бородай, В.Ж. Келле, Е.Г. Плимак и М.Я. Ковальзон. Отцы отечественного истмата и их «чада» считали, что «марксистская социально-историческая теория явилась методологическим основанием научного объяснения прошлого» [127]. С появлением истмата как общей теории развития общества и методологии его познания социологическое направление стало доминирующим в отечественной социальной истории.

Объектом историко-материалистического познания является, во-первых, общество как система, во-вторых, общественная жизнь как целостный процесс и, наконец, наиболее общие законы и движущие силы исторического процесса [128].

Методология историко-материалистического познания включает в себя следующие подходы, приемы и познавательные процедуры:

1. Диалектический подход.

Это проекция «положений диалектического материализма на изучение общественной жизни», т.е. «применение положений диалектического материализма к явлениям жизни общества, к изучению общества, к изучению истории общества» [129]. Суть подхода в следующем: общество рассматривается как единое взаимосвязанное целое в непрерывном закономерном изменении, понимаемом как поступательное движение от простого к сложному, от низшего к высшему, как переход от количественных изменений к качественным в результате борьбы внутренних противоречий, которая рассматривается как движущая сила этого изменения. Это очень мощный по своей универсальности метод, но истмат ограничился тремя законами диалектики, превратив неприкосновенное наследие Гегеля и Маркса в «алгебру» революции.

2. Исторический детерминизм.

Этот подход признает причинную обусловленность явлений в общественной жизни, но не отрицает роль случайного фактора внутри причинно обусловленного социоисторического процесса. В отличие от диамата детерминизм в истмате имеет свою специфику:

  а) Диалектика производительных сил и производственных отношений.

Важнейшим принципом исторического материализма является признание первичности материальной жизни общества, т.е. общественного бытия по отношению к общественному сознанию, которое, в свою очередь, играет активную роль в обществе: «Материальная  жизнь общества, его бытие… является первичным, а его духовная жизнь — вторичным, производным… материальная жизнь общества есть объективная реальность, существующая независимо от воли людей, а духовная жизнь общества есть отражение этой объективной реальности, отражение бытия» [130]. Материальной основой общественной жизни является способ производства как единство производительных сил и производственных отношений.

Таким образом, среди всех общественных отношений приоритет в социальной системе отдается производительным силам и производственным отношениям. Следовательно, социальная история в материалистическом понимании «есть, прежде всего, история развития производства, история способов производства, сменяющих друг друга на протяжении веков, история развития производительных сил и производственных отношений людей» [131].

Главное в обосновании всей социоисторической концепции истмата — это идея зависимости производственных отношений от производительных сил. Их диалектика и определяет экономический строй общества, т.е. его базис.

  б) Экономическая детерминация.

Историко-материалистический анализ общественной структуры исходит из признания зависимости всей общественной жизни от материального производства, т.е. надстройки от экономического базиса: «Каково бытие общества, каковы условия материальной жизни общества, — таковы его идеи, теории, политические взгляды, политические учреждения» [132]. При этом наличие различных типов связи базиса с надстройкой определяет разнообразные механизмы экономической детерминации социоисторического процесса [133].

  в) Диалектика материального и идеального.

Помимо вышеописанного прямого влияния базиса на надстройку, существует и обратное явление — влияние надстройки на базис. Поэтому в своем исследовании социоисторик должен учитывать и эти обратные связи, когда первичными оказываются социально-политические идеологемы, революционные теории и философско-материалистические идеи, а социальная практика становится целенаправленным их приложением.

Таким образом, этот методологический прием в истмате, устраняющий, в частности, перекос в диалектике базиса и надстройки, позволяет в социоисторическом исследовании изучать как прямые, так и обратные связи между материальной и идеальной сферами общества. С перекосом в сторону экономического детерминизма в свое время пытался бороться еще Энгельс. В его известной переписке с Й. Блохом по этому поводу даны исчерпывающие разъяснения: «Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки» [134]. Информационная война, которую развязала в глобальных масштабах Западная цивилизация, — это яркий пример применения такой методологии: полный контроль над информационным пространством, формируемым по разработанным сценариям, и тотальный мониторинг эффективности информационного воздействия на население по результатам его деятельности в материальной сфере в целях дальнейшей коррекции или перехода к следующему этапу постепенного и планомерного изменения человеческого сознания. Целая сеть научно-исследовательских институтов на Западе участвуют в этом грандиозном проекте. Что мог противопоставить им отечественный истмат? Разве что метод восхождения от абстрактного к конкретному.

3. Диалектика абстрактного и конкретного в социоистории.

В основе этой диалектики лежит метод восхождения от абстрактного к конкретному, впервые обстоятельно рассмотренный Гегелем и впоследствии «заземленный» Марксом, указавшим, что этот способ не порождает конкретное, как считал философ-идеалист, а лишь усваивает его мышлением, в результате чего мыслимое конкретное есть синтез многих абстрактных определений. Этот метод, примененный в социоисторическом анализе, представляет собой диалектику двойного перехода, прямого и обратного: от хаотического представления конкретного социального (например, население как основа и субъект общественного производства) к простейшему абстрактному (классы как составные части населения и субъекты производства) и затем обратно к обогащенной конкретной целостности исходного социального (население как классовое общество со всей сопутствующей социальной атрибутикой) [135].

4. Метод классового анализа.

Поскольку в истмате социоисторический процесс понимается прежде всего как борьба классов «в ее триединой форме экономической, политической и теоретической» [136], то историк обязан четко различать классовую структуру любой общественной системы. Суть метода заключается, во-первых, в выявлении в антагонистическом обществе классов по их отношению к средствам производства, по уровню доходов и т.д., согласно ленинскому определению, а во-вторых, в четком определении классовых интересов, поскольку их коллизии и есть суть классовой борьбы. Именно в силу того, что классовый интерес играет решающую роль в проявлении объективных социальных законов, метод классового анализа необычайно эффективен в социоисторическом исследовании. Более того, это не только культурный методологический минимум социоисторика как специалиста, но и элементарный уровень культуры мышления всякого мало-мальски образованного человека, что-то вроде обязательного ликбеза, дисциплинирующего познавательный стереотип обывателя: «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов» [137].

5. Деятельностный подход.

Как уже отмечалось выше, в историко-материалистическом понимании борьба классов — это самая разнообразная активная деятельность людей. Поэтому, не исключая, разумеется, другие детерминанты исторического процесса, истматчик понимает любую социоисторическую ситуацию и как результат такой деятельности. Естественно, при анализе конкретных проблем и исторических событий, особенно в моменты бифуркаций, истматчик должен прежде всего учитывать роль субъективного фактора, т.е. активную деятельность исторического субъекта. При таком подходе конкретный анализ конкретной ситуации только тогда будет научным, когда будут найдены точные соотношения объективного и субъективного, случайного и необходимого, индивидуального и социального, причем с обязательным анализом классовых интересов, которые являются необходимым связующим звеном между объективной исторической детерминацией и субъективной деятельностью людей [138]. Без этого невозможен переход от социальной макроистории к микроистории, и наоборот.

6. Генетический метод на базе принципа историзма.

Под историзмом подразумевается способ познания явлений в их становлении и развитии с учетом порождающих их условий, т.е. явления познаются в конкретно-историческом контексте и как результат его предыдущего развития [139]. В силу этого генетический метод формулируется как способ исследования исторических явлений, основанный на анализе процесса их возникновения, становления и во взаимосвязи с другими явлениями, при этом явление как объект исследования рассматривается в виде целостной системы с определенной внутренней структурой и анализу подвергается качественное изменение этой структуры в зависимости от изменения социоисторической среды с четким выяснением причин  перехода от одного качественного состояния системы к другому. Этим генетический анализ отличается от простого описания [140].

7. Диалектика системного и генетического методов в историческом анализе.

Как известно, К. Леви-Стросс и другие теоретики современного структурализма считали «Капитал» классическим образцом структурного анализа социальных систем. Не остались в стороне от этого модного поветрия и наши аутентичные марксисты: в частности Ю.М. Бородай обнаружил в «Экономических рукописях 1857-1858 годов» диалектическое сочетание структурно-функционального анализа и генетического метода исследования [141]. Следует однако заметить, что та диалектика, которую он обнаружил у Маркса в неявном и слабо обозначенном виде более полвека назад была исчерпывающе разработана у нас в России и получила название структурной диалектики. Отечественным истматчикам совершенно не нужно было, нарушая принцип историзма, выискивать в аутентичном марксизме «широко применяемый системный анализ» да еще диалектически увязывать его с генетическим методом. Всю эту диалектику системного и генетического методов без всяких приписок могла бы влить в отечественный истмат тектология А.А. Богданова, что, кстати, и предлагал в свое время Н.И. Бухарин. Марксистская диалектика, впрочем, как и гегелевская, не является «универсальною, потому что взята из ограниченной сферы — отвлеченного мышления» [142], т.е. работает в сфере знаний, полученных исключительно в результате применения законов и правил мышления, без обращения в каждом конкретном случае к опыту. Именно поэтому, как уже отмечалось выше, марксистская диалектика является формальной в отличие от богдановской формально-структурной диалектики, обобщившей и продолжающей обобщать организационный опыт всего человечества. Обращенная в прошлое, диалектика Богданова с максимумом научности на текущий момент способна организовать фактологию любого исторического объекта, расписав при этом все имеющиеся в наличии факты по конкретно-исторической иерархии систем, в которую этот объект включен, и, вооруженная всем доступным опытом человечества, она наиболее полно и достоверно может реконструировать интересующий исследователя отрезок исторического прошлого. Что же касается диалектики системного и генетического методов, обнаруженной отечественными аутентичными марксистами, то суть ее в следующем: «Генетический анализ, первоначально будучи “производным” от системного анализа, совершенствует наши представления о структуре и функционировании той или иной системы; в свою очередь, это более совершенное представление раздвигает границы собственно генетического анализа, позволяет вскрывать новые пласты исторического материала, вводить в сферу рассмотрения новые и новые факты» [143].

8. Формационный подход.

Этот подход занимает центральное место в методологии истмата. Согласно ему, социальная макроистория представляет собой процесс развития сменяющих друг друга в результате социальной революции различных способов производства. Отечественный истмат в начале 1930-х гг. назвал их формациями, а все их многообразие запостулировал в пятичленку. В результате было создано европоцентричное прокрустово мерило с пятью делениями: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая общественно-экономические формации [144]. Для «оживляжа» европодобных «обрубков и растяжек» отечественный истмат строгими дозами «вливал» в каждый из них специфические законы их своеобразного развития. Но это мелочи. Главное же, по убеждению истматчиков, это то, что в каждом таком «обрубке и растяжке» действуют общие законы, связывающие их в единый общемировой исторический процесс. В результате такого формационного подхода исследователь попадает либо в «комнату смеха» с кривыми зеркалами, либо в музей тератологии с уродливыми экспонатами. Ленин бы от такого истмата открестился, заявив, что он не ленинист, и вернулся бы к прежней фамилии. В свой аутентичный ленинизм он ввел бы цивилизационную теорию Н.Я. Данилевского и тектологию А.А. Богданова, а В.И. Невского [145] отдал бы на перевоспитание Сталину. Дело в том, что формационный подход — это всего лишь трехмерное измерение социоисторического процесса: экономическое, социальное и политическое. Остальные измерения человеческого общества либо отсутствуют, либо в исключительно эмбриональном состоянии. Отсюда и огромные погрешности метода. Введение на равных правах хотя бы культурной компоненты уже качественно преобразило бы сам метод, существенно снизив при этом его погрешности. Цивилизационный подход Данилевского, к примеру, включает в себя формационный, если из последнего убрать «железобетонную» схему чередования формаций. И хотя цивилизация есть мера значительно большая, чем формация, цивилизационное измерение макроисторического процесса, тем не менее, на порядок ближе к реальности, чем формационное. Даже особых доказательств для этого не требуется, стоит лишь заявить, что Российская цивилизация перешла в феодализм, минуя рабовладельческую формацию, а из феодализма сразу в социализм, минуя капиталистическую, — научное сообщество сразу же разделится на секты, поднимется галдеж, и эту самую формационную колоду будут тасовать кто во что горазд. Галдеж не уменьшится, если даже самым убежденным «формацевтам» указать, что Маркс в своих «Формах…» признал существование четырех форм развития человечества от первобытнообщинного строя: азиатский, античный, германский и славянский [146]. А такое признание, как ни крути, все же ближе к цивилизационному взгляду на макроисторический процесс, чем к формационному. В крайнем случае, оно — ни то и ни другое. Что касается богдановской диалектики, то она прекрасно работает как внутри обоих подходов, так и вне их. Сторонникам же «формацевтического» подхода требуется всего лишь подсластить пилюлю: независимо от перетасовки формационной колоды их подход предполагает «неизбежность превращения капиталистического общества в социалистическое» [147]. Иными словами, все дороги ведут в Рим. Это очень и очень оптимистично, но только в том случае, если по этим дорогам идти, а не слоняться по обочинам или сидеть в кустах. Ленин делал историю не по истмату. «Сегодня рано, послезавтра будет поздно» — это же чистейшая синергетика! Правда, на чрезвычайно интуитивном уровне. Но как поразительно четко определен момент исторической бифуркации! Парадоксально, что сам предтеча синергетики Богданов «прохлопал» этот момент ушами. Причем он сильно «хлопал» ими как до, так и после этого исторического момента, и затих только в 1923 г., признав «правду действенного порыва» [148].

9. Методологический принцип единства и взаимосвязи историко-философской теории и конкретно-исторической эмпирии.

Суть в том, что теоретическую модель конкретного социоисторического явления нельзя использовать в качестве априорной схемы исторического исследования, так как это приводит к насилию над историческим материалом и ведет к подгонке фактов под схему. Отечественный истмат считает, что марксистская теория всемирно-исторического процесса полностью удовлетворяет этому методологическому принципу, поскольку она сама выросла из анализа конкретно-исторического материала [149].

Основные категории.

1. Общественное бытие и общественное сознание.

Истмат определяет общественное бытие как материальное отношение людей друг к другу и к природе, а общественное сознание как отражение социодинамики общественного бытия, проще говоря, это духовная сторона исторического процесса. Выделяются также уровни (теоретическое и обыденное сознание, идеология и общественная психология) и формы (политическое и правовое сознание, мораль, религия, искусство, философия и наука) общественного сознания.

2. Способ производства.

Согласно истмату, способ производства — это единство производительных сил и производственных отношений в процессе производства материальных благ.

  а) Производительные силы.

Эта категория включает в себя средства производства и людей, участвующих в сфере производства.

  б) Производственные отношения.

Под этой категорией понимается совокупность материальных экономических отношений между людьми в сфере производства и распределения [150].

3. Базис и надстройка.

Базис представляет собой совокупность исторически определенных производственных отношений, лежащих в основе надстройки, под которой в истмате понимается совокупность идеологических отношений и взглядов — политика, право, мораль, религия, философия, искусство, а также соответствующие им организации и учреждения, такие как государство, партии, церковь и т.д.

4. Общественно-экономическая формация.

Это очень важная категория в историческом материализме, которая определяется как исторически определенный тип общества со свойственными ему способом производства, базисом и надстройкой.

5. Классы.

В классической формулировке Ленина классы — это «большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают» [151].

6. Государство.

Определяя эту категорию как основной институт политической системы классового общества, истмат утверждает, что в классово-антагонистических обществах государство используется для подавления классовых противников экономически господствующего класса, а в бесклассовом — постепенно «отмирает» [152].

7. Культура.

Истмат дал множество определений этой категории, среди которых имеется краткое, в котором «уже заложена сущность социального подхода»: «культура — это духовная жизнь общества, взятая во всех своих проявлениях» и детерминированная «спецификой материальной жизни и социальных отношений» [153]. Есть еще более краткая дефиниция, принадлежащая истмату, но сформулированная не по его канонам: «культура человека и общества — это интегральное выражение их интеллектуального, нравственного и художественного совершенства» [154]. В действительности, эта дефиниция не охватывает в полном объеме всю семантику категории, всю ее смысловую начинку: если последнюю представить в виде айсберга, то приведенная выше определение есть всего лишь его верхушка. Парадокс заключается в том, что в надводной части айсберга истмат отсутствует, а в подводной — его хоть отбавляй. В невидимой же части обнаруживается следующее доопределение культуры: это — «состояние духовной жизни общества, определяемое способом материального производства и характеризуемое мерой освоения человеком мира и духовного обогащения человека». Казалось бы, все в порядке: «все схвачено»! айсберг весь как на ладони (разумеется, «волосатой руки» истмата). Одна беда — он стоит. Сплошная статика! Однако в следующем доопределении обнаруживается и динамика: культура — это «совокупность форм духовной жизни» (прежде всего вышеупомянутые интеллектуальная, нравственная и художественная), понимаемая как «система производства, распределения и потребления духовных ценностей» [155]. Здесь уже чувствуется непрерывный процесс воспроизводства культуры в целом и, в конечном счете, культуры человека. Что же касается собственно объекта исследования, то анализ культуры по канонам истмата тяготеет к стереотипизации (известная склонность к общим закономерностям и т.д.) и к замкнутому системному анализу, в основе которого — метод восхождения от абстрактного к конкретному. Совершенно оторванный от внешней среды объект исследования зависает в пустом пространстве с самим исследователем внутри. Исследователь сам себя туда загнал, «прощупывает» (видимо, в темноте) элементы, расставляет их по местам, структурирует, выделяет подсистемы, наводит связи, словом, хозяйничает по своему усмотрению (как шелкопряд в коконе), совершенно не желая вылезать наружу изучать среду (да и на кой ляд она ему сдалась — там сам черт ногу сломит). В общем это типичная ситуация Геделя. Ситуация Тарского — это тектологический системный анализ, когда система изучается не только с точки зрения взаимодействия своих внутренних подсистем, но и с точки зрения своего взаимодействия со средой, т.е. со всеми надсистемами. Проще говоря, способом обыкновенных русских матрешек.

8. Исторический тип социальности.

Под типом социальности в истмате понимается обобщенная характеристика всех совокупных условий, формирующих человека и определяющих тип его взаимоотношений с обществом. Существует три основных исторических типа социальности: «отношения личной зависимости» (отношения включенных в какую-либо общность индивидов в докапиталистические формации), «отношения вещной зависимости» (отношения отчужденных и изолированных индивидов в капиталистической формации) и «отношения свободных индивидуальностей» (коммунистическая формация) [156].

Концептуальная база.

1. Концепция отчуждения.

С точки зрения этой концепции социоистория рассматривается как «история различных конкретных форм отчуждения труда, или… как история форм принуждения человека к труду» [157]. При капитализме это принуждение принимает безлично экономический характер и становится всеобщим, поэтому переход к коммунистическому обществу трактуется истматом как уничтожение всякого принуждения к труду с исчезновением всех форм отчуждения этого труда.

2. Идея первичности общественного бытия по отношению к общественному сознанию [158].

Согласно этой концептуальной установке, «ключ к изучению законов истории общества нужно искать не в головах  людей, не во взглядах и идеях общества, а в способе производства, практикуемом обществом в каждый данный исторический период, — в экономике общества» [159].

3. Концепция социоистории как классовой борьбы.

Истмат трактует классовую борьбу как движущую силу развития любого антагонистического общества. По определению Бухарина «классовая борьба наполняет собою всю историю классовых обществ — это жизненный нерв исторического процесса» [160].

4. Идея капитализма как последней стадии в истории антагонистических обществ.

Ленинский анализ капиталистического общества начала XX в. привел к выводу, что империализм — это высшая и самая паразитическая стадия загнивающего капитализма [161]. К сожалению, на этом отечественный истмат остановился, более того, даже расслабился. Между тем этот загнивающий капитализм, продолжая экспансию своей паразитической экономики, уничтожил по ходу дела цитадель отечественного истмата и сейчас переходит в новую стадию — глобальный империализм. В этой критической ситуации законодатели отечественного истмата обнаружили, что их «истматическая наука» не располагает средствами для познания реальных общественных процессов. Чего нельзя сказать о современной западной марксологии.

Согласно классической концепции Маркса, наличие частной собственности и неравное распределение материальных благ ведет к вертикальному расслоению общества с тенденцией к всевозрастающей и еще неуправляемой во времена Маркса [162] поляризации классовой структуры, т.е. к образованию основных типов антагонистических классов — эксплуататоров и эксплуатируемых — с соответствующим им социальным неравенством. Такая модель классовой структуры, согласно Марксу, порождает и соответствующую ей социодинамику: с эволюцией капитализма происходит концентрация богатства в руках немногих (олигархов) и абсолютное обнищание масс — производителей материальных благ, что приводит к борьбе за перераспределение этих благ и в финале — к уничтожению этого строя.

Глобализация всех антропогенных процессов, в частности и социоэкономических, ведет к глобализации капитализма: государственные границы становятся все более и более прозрачными, сфера действия и мощь ТНК и ТНБ растут, возрастают и контролируемые ими финансовые, информационные, товарные и ресурсные потоки; регионализация планеты производится уже не столько по этническим и политическим параметрам, сколько по экономическим (экономическая карта вытесняет пеструю политическую карту мира): планета превращается в глобальные зоны добычи ресурсов, зоны производства, потребления и отдыха. Сообразуясь со своей исторически сложившейся экономической спецификой, все государственные образования группируются в такие глобальные экономические регионы. В результате такой экоглобализации трансформировалась и классовая модель Маркса — она тоже стала глобальной, оставаясь по-прежнему классовой внутри каждого государства: появились «государства-буржуи» (страны Западной Европы, Япония, США) и «государства-пролетарии» (страны Азии, Латинской Америки, Африки). Есть и «государства-люмпены» (отдельные страны Африки и Азии, Афганистан, например).

По существу, концепция Маркса на современном этапе реализуется в двух версиях и, соответственно, по двум моделям:

  1) классовая модель локального общества (в рамках отдельного государства);

  2) классовая модель глобального общества (в рамках всего человечества).

По второй модели обнищание масс происходит не только внутри каждого отдельного государства, но и как целого народа, всей нации в целом, если экономический статус его государства — «пролетариат». В рамках второй модели появляются государства-эксплуататоры и государства-эксплуатируемые, т.е. народы эксплуатирующие и народы эксплуатируемые. Жизненный уровень первых выше вторых за счет «перекачки» национальных богатств последних и за счет «перекачки» энергоресурсов, за счет дешевизны производства и за счет дешевизны рабочих рук. Проще говоря, Запад — «мировая буржуазия», а страны третьего мира — «мировой пролетариат». Различные международные организации, включая ООН, НАТО, — орудие для поддержания господства «мировой буржуазии» над «мировым пролетариатом». Следует всегда помнить, что концепция Маркса на современном этапе работает в синтезе этих двух версий (моделей), поэтому классовую структуру всего человечества следует рассматривать в обобщенных терминах Маркса: «совокупный пролетарий» и «совокупный буржуй».

Все вышеизложенное — это результаты адекватной современности западной марксологии. Наши же отечественные валлерстайны вместо научного анализа происшедшего обвиняют во всех возможных и невозможных грехах «подавляющую личность авторитарно-бюрократическую систему, идейным основанием которой был догматизированный марксизм-ленинизм» [163]. Этот факт говорит о том, что наши истматчики были идеологами, а не учеными, а их исторический материализм — обыкновенной «кормушкой». Подлинный же недогматизированный истмат как непрерывно развивающаяся социальная наука сумел бы «обосновать объективную возможность и необходимость ликвидации эксплуататорского общества, разработать стратегию и тактику его разрушения, вскрыть научные принципы перехода от индивидуальных действий к массовым, обеспечивающим создание той политической армии, которая способна реализовать назревшую объективную задачу» [164]. А это значит, что он должен вооружиться цивилизационной теорией Н.Я. Данилевского, определить все параметры Западной цивилизации, выделить среди них основные и нейтрализовать отрицательные. Один из главных  ее параметров — экспансионизм. И до тех пор, пока есть куда расширяться, Западная цивилизация будет «уничтожать прочие народы» обычным своим методом «пересадки», а «если же такая метода, не раз, впрочем, с успехом употребленная в Америке и других местах, показалась бы слишком радикальной, то… народы и государства, не принадлежащие к общечеловеческому культурному типу, лишать силы противодействия, т.е. политической самобытности (хотя бы то было посредством пушек или опиума, — как говорится: не мытьем, так катаньем), дабы обратить их со временем в подчиненный, служебный для высших целей этнографический элемент, мягкий, как воск и глина, и принимающий без сопротивления все формы, которые ему заблагорассудят дать» [165] (цитата стоит того, чтобы привести ее полностью, ведь это чистейший истмат). В силу вышеизложенного не просто империализм в ленинской интерпретации, а набирающий силу современный глобальный империализм — действительно последняя, самая паразитическая и самая перегнившая стадия капитализма.

5. Идея единого макроисторического цикла.

Это чрезвычайно мощная, обладающая громадным консолидирующим потенциалом идея, воспринятая отечественным истматом непосредственно от Маркса. Именно она нашла самый живой отклик в ментальности российского народа, в его глубинных культурных установках, в его культурном архетипе [166], и, вызвав социоментальный резонанс в российском обществе, создала мощную социальную поддержку Ленину и его конвиксии. Стратегия ленинцев противоречила «марксизму» плехановых, меньшевиков, бундовцев и прочих марксистских сект, но не противоречила самому Марксу. Суть этой идеи в том, что вся история человечества рассматривается как возврат к общине, как движение от раннеисторического простейшего коммунизма к более сложному, цивилизованному; как возврат к беспаразитарному, общинному и справедливому мироустройству. Возврат этот мыслился Марксом как развернутый в историческом пространстве и времени социодинамический процесс преодоления отчуждения человека от человека, созданного частной собственностью [167]. Сама по себе идея Маркса — это всего лишь ничтожная компонента российской идеи соборности. Но вот какой всемирно-исторический эффект она произвела, овладев массами, в самый бифуркационный момент развития Российской цивилизации, говорит сам за себя один из ярчайших в истории всего человечества феномен Советского государства.

6. Межформационные и внутриформационные типологии членения макроисторического процесса.

Отечественные аутентичные марксисты из малоизвестного ранее рукописного фонда Маркса извлекли разнообразное членение единого исторического процесса на основе межформационных и внутриформационных типологий. К первым они отнесли: 1) трехчленное деление социоэкономических формаций на докапиталистические, капиталистические и посткапиталистические; 2) трехчленное деление социальных формаций на доклассовые, классово-антагонистические и коммунистические; 3) пятичленное деление экономических формаций по базису на азиатский, античный, феодальный, капиталистический и коммунистический способы производства. К внутриформационным они отнесли: 1) двучленное деление антагонистических обществ на докапиталистическое и капиталистическое; 2) четырехчленное базисное деление докапиталистического общества на азиатский, античный, германский и славянский способы производства. Такое членение, по мысли наших аутентичных марксистов, дает выгодную методологическую точку зрения — возможность рассмотреть антагонистическое общество на трех теоретических уровнях: первый уровень — это анализ общества как целого, второй уровень — выделение социоэкономических формаций и третий — внутриформационная типология [168].

7. Идея революционного насилия как двигателя истории.

Поскольку истмат уже закрепил за «двигателем истории» классовую борьбу, то во избежание «плюрализма двигателей» требуется маленькое разъяснение. Классовая борьба имеет смысловое содержание более широкое, чем революционная, т.е. включает в себя последнюю. Поэтому более точно эту идею в контексте истмата следует назвать либо концепцией революционного насилия как социоисторического фактора формационных сдвигов, либо более коротко — концепцией социоисторического ускорителя. Кстати, очень интересный момент: сам основатель марксизма назвал это революционное насилие «повивальной  бабкой  всякого старого  общества» [169]. Суть концепции в трактовке истмата следующая: «После того, как новые производительные силы созрели, существующие производственные отношения и их носители — господствующие классы, превращаются в ту “непреодолимую” преграду, которую можно снять с дороги лишь путем сознательной деятельности новых классов, путем насильственных действий этих классов, путем революции» [170].

8. Идея объективного и относительного знания в историческом познании.

В отличие от агностиков и постмодернистских обскурантистов отечественный истмат признает возможность достижения объективной истины в историческом исследовании, но предостерегает против попыток абсолютизировать полученные исторической наукой знания [171]. Схему познавательного процесса задал Ленин: «Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в… сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростом знания» [172]. Критерии научности такого относительного исторического знания заданы Ковалевским и Покровским, а его достоверность и соответствие истине, согласно Ленину, должны проверяться практикой.

9. Идея научно-прикладной специфики историко-социологического знания.

Эта идея является производной от мысли Маркса, отчеканенной им в последнем «тезисе о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [173]. По своему значению эта идея является эпохальной, свидетельством чему есть бурная социальная история XX в. Эпохальный смысл ее заключается в том, что впервые историко-социологическая методология была применена не столько к прошлому, сколько к настоящему и будущему. Футуристическая направленность этой методологии была задана Марксом его концепцией о коммунизме как высшей стадии человеческого общества и концепцией преходящего значения капитализма, которого, как «бедного Йорика», закопает пролетариат.

Вклад истмата в социальную историю:

1. Разработана оригинальная формационная версия социальной истории, в которой главными макроисторическими параметрами являются общественно-экономические формации и классы, и на базе этой версии предложена стадиальная схема всемирно-исторического процесса.

2. Предложена социодинамическая модель формационных сдвигов на базе концепции классовой борьбы как движущей силы социальной истории.

3. Разработана комплексная историко-социологическая методология, синтезирующая следующие подходы: диалектический, детерминистский, генетический, деятельностный, формационный, классовый и формально-системный. Эти универсальные подходы являются необходимой, хотя и не достаточной методологической базой для всех специальных дисциплин социальной науки.

4. Предложена философско-социологическая модель макроистории как единого трехстадиального цикла на основе концепции отчуждения труда, согласно которой социоисторический процесс рассматривается как переход из доклассовой фазы через классовую в бесклассовую фазу.

5. Задана уникальная методологическая эрзац-парадигма актуальной истории [174]. Отечественный истмат стал образцом не только теоретической методологии, реконструирующей прошлое, но и практической методологии, конструирующей настоящее и прогнозирующей будущее: впервые в истории человечества на основе сильно недоукомплектованной теоретической базы истмата была экспериментально создана и испытана, причем в самых экстремальных социоисторических условиях, модель беспаразитарной социальной системы.

6. Задан универсальный критерий истинности понятий, теорий и знаний в науке вообще и в социальной истории в частности. Этим критерием является практика, т.е. процесс воздействия человека на природу и общество, включающий в себя научный эксперимент, производственную деятельность людей, преобразующих природу, революционную деятельность масс и другие материализованные проявления творческой энергии человека.

А.А. Зиновьев: универсальный социолог логического направления

Дальнейшая эволюция методологии отечественной социальной истории продолжалась с неизменной тенденцией вовлечения в свою сферу методов и принципов других наук, включая самые точные. Тем самым все более и более утверждался статус социоистории как научной дисциплины. В третьей четверти XX в. научно-методологический потенциал ее социологического направления усилился мощным вливанием методов комплексной логики. Объединив гносеологию и онтологию с формальной логикой, А.А. Зиновьев создал собственную логическую теорию, универсальная методология которой охватывала эпистему не только спекулятивных наук, но и эмпирических, к числу которых относятся и социальные [175]. Как результат применения логической теории в сфере социальных наук явилась разработанная Зиновьевым логическая социология с оригинальным научным подходом к социальным явлениям, позволяющим охватить как микро-, так и макроисторию в целом.

Основным источником для анализа методологического наследия Зиновьева является его труд «На пути к сверхобществу», в котором впервые рассмотрены методологические и логические основы его социологии, окончательно оформлен категориальный аппарат, обобщена его теоретико-концептуальная база и определены современные тенденции развития человечества.

Объект исследования в социологии Зиновьева — это «объединения людей и люди как члены этих объединений» [176].

Методология логической социологии включает в себя следующий комплекс научно разработанных приемов и подходов:

1. Принцип субъективной беспристрастности.

Известный еще с античности («Платон мне — друг, но истина дороже») и чаще всего нарушаемый историками, этот принцип научного подхода к социальным явлениям означает «познание объектов такими, какими они являются сами по себе, независимо от симпатий и антипатий исследователя к ним и не считаясь с тем, служат результаты исследования интересам каких-то категорий людей или нет» [177]. Этот принцип в научной среде историков — что-то среднее между идеалом, к которому надо стремиться, и долгом, обязательным для других и простительным для себя. По-человечески это понятно, поскольку историк, как любой смертный, обречен на социальность, включен в социальность и, более того, повязан ею всеми ее грешными узами. Чтобы занять позицию беспристрастности, нужно «выпасть» из социальности, выйти из ее «силового поля» (в логике такая процедура носит название перехода из ситуации Геделя в ситуацию Тарского). Логически занять такую позицию элементарно, но вот в жизни — это означает сознательно «уйти в аут», «сыграть в Диогена» и «лечь на дно», т.е. ради истины занять маргинальное положение в обществе (и тогда, если вспомнить гоголевского Поприщина, все будет как на ладони). Но такой, казалось бы, невыполнимый в жизни логический ультиматум для самого Зиновьева «экзистенциально» выполним. Более того, он предлагает конкретный способ достижения такой беспристрастности — научный «поворот мозгов» (именно научный, это следует подчеркнуть, поскольку Поприщин являет собой классический пример житейского «поворота мозгов», что в народе называется «сдвигом по фазе»). Вот вкратце суть этого способа: чтобы понять общество, надо взглянуть на него со стороны, а для этого нужно освободиться от давления авторитетов, общепринятых мнений и т.д., т.е. вырваться из сетей «интеллигентски-обывательского способа мышления» и занять позицию инопланетянина, исследующего скопление существ, обустраивающихся в своем обществе. Беспристрастный ученый обязан быть «суверенным государством из одного человека», и Зиновьев своим личным примером это доказал: его социальная позиция — это максимально возможная для осуществления научного социоисторического исследования на базе принципа субъективной беспристрастности.

2. Социологический подход.

Согласно Зиновьеву, существует два вида историзма. Один вид проявляется в выяснении и описании того, что «конкретно происходило в таких-то районах планеты в такое-то конкретное время», как «возникали, существовали и погибали конкретные социальные объекты» (т.е. нарративный историзм). Другой вид историзма базируется на социологических концепциях (т.е. научный историзм) [178]. Зиновьев придерживается этого вида историзма, заповеданного еще В.О. Ключевским и наиболее краткую формулировку которого дал в свое время Г.В. Плеханов [179]. По Зиновьеву, «историческая наука поставляет фактический материал для размышлений, но лишь социология дает средства его понимания. Так называемая “мыслящая история” есть лишь социологический анализ самого исторического процесса» [180]. Таким образом, логический социолог Зиновьев также считает, что социальная и научная история суть одно и то же.

Необходимо отметить, что методы эмпирической социологии являются не строго научными, поскольку сбор и обработка статистических данных, всевозможное анкетирование зависят от субъективного произвола исследователя и опрашиваемых, от их предвзятых убеждений, от политической ситуации и целевой пропаганды. Цель такой эмпирической социологии — в идеологической манипуляции массами, причем в такой степени, что Зиновьев вынужден «констатировать своего рода террор эмпиризма» [181]. Из эмпирии невозможно извлечь научную социальную теорию, наоборот, что именно измерять и вычислять в эмпирии, как и с какой целью — все это зависит от теоретических средств, которые предоставляет социоисторику логический подход, разработанный Зиновьевым.

3. Логический подход.

Такой подход к социальным объектам предполагает следование правилам логики и методологии науки. При этом важно, как понимаются сами эти правила и каков их ассортимент. Логический подход Зиновьева включает в себя следующие процедуры:

  а) Экспликация понятий.

Как известно, одно из требований логики и методологии науки — это определенность и однозначность методологии. В науке для этой цели была изобретена специальная логическая операция, называемая «экспликацией языковых выражений», суть которой в том, что «вместо языковых выражений, характеризующихся упомянутыми неопределенностью и многосмысленностью, исследователь… вводит своего рода заместителей», определяя эти дубликаты строго и однозначно, поэтому задача экспликации состоит в том, чтобы выделить объекты из множества объектов и «закрепить это выделение путем введения подходящего термина», который не является «абсолютно новым языковым изобретением», а есть привычное слово, «многосмысленное и аморфное по смыслу выражения». Экспликация при этом «стремится придать такой поворот мозгам читателя, какой необходим (по убеждению автора) для научного понимания этих объектов», в результате чего читателю сообщается новый способ их понимания. Поскольку «одно из требований научного подхода к изучаемым объектам — сделать тексты осмысленными сами по себе, вычитывать в них то, и только то, что в них содержится без всяких интерпретаций и примысливаний» [182], постольку и задача экспликации заключается в развертывании какого-либо исходного понятия, не являющегося еще вполне точным, в научно доказанное, т.е. в замене интуитивного понятия строго научным.

  б) Логические умозаключения.

Поскольку подавляющее большинство рассуждений являются псевдологичными (а по Зиновьеву, почти все считающиеся якобы научными тексты страдают этим пороком [183]), постольку для подлинной научности исключительно важным является умение логично рассуждать. Такого рода умозаключения, согласно Зиновьеву, должны совершаться «по особым логическим правилам», когда из двух «частей определений языковых выражений» получается третье языковое выражение, несущее новое знание. Так вот эти логические правила вместе с «логической онтологией» (совокупность определений и утверждений) и составляют операционную систему логических умозаключений. Для того чтобы получить точные знания о социальных объектах как объектах эмпирических и дать описание этих знаний «в логически обобщенном виде», Зиновьев использует целый ряд понятий из методологии науки и логики, которые по причине неудовлетворительного состояния подвергает экспликации. В базу таких понятий входят следующие: «предмет (объект), признак (свойство, черта, характеристика), отношение, раньше, позже, одновременно, временной интервал, момент, дальше, ближе, на том же расстоянии, между, внутри, структура, состояние, существование, изменение, переход, процесс, ряд, развитие, деградация, простое, сложное, часть, целое, система, качество, количество, возможность, необходимость, случайность, связь, причина, следствие, тождество» и т.д. Экспликация всех этих понятий, необходимых для описания знаний о социальных объектах, и есть логическая онтология [184].

  в) Метод восхождения от абстрактного к конкретному.

Знания о социальных объектах, рассматриваемых в связи с другими объектами, Зиновьев называет конкретными, а знания, полученные при рассмотрении социальных объектов вне этой связи, — абстрактными. Часто первые противопоставляются вторым, и тогда возникает парадокс: конкретные реальные объекты представляются «неправильными» реализациями неких «правильных» образцов. На самом деле это — не парадокс, а обыкновенная «гуманитарная» глупость: ни один «технарь» не считает привязку типового проекта к конкретным реалиям «неправильной» реализацией «правильного» образца в силу только того, что этот «истинный» образец пришлось изменить, увязывая его с «вечно неправильной» действительностью. Согласно Зиновьеву, мысль социоисторика должна одновременно двигаться в двух противоположных направлениях: от конкретного к абстрактному и от абстрактного к конкретному. В первом направлении социоисторик открывает законы исследуемых объектов, а во втором выясняет, как эти законы согласуются с эмпирией. В современной социологии доминирует примитивная, с точки зрения Зиновьева, схема: с одной стороны, конкретность, понимаемая как взгляд на объект в том виде, в каком он предстает перед наблюдателем в конкретных условиях, а с другой стороны, абстрактность, понимаемая «как выдумывание беспредельно общих теоретических концепций путем скачка от эмпирических явлений к высотам абстракции» [185]. К сожалению, Зиновьев при изложении этого довольно древнего метода пользуется всякими иксами, игреками, силлогизмами и другими логическими «сухарями», которые у традиционных социоисториков просто «застревают» в мозговых извилинах, вызывают мигрень и плохое самочувствие. Поэтому суть всех этих надоевших истматчикам «восхождений» и «нисхождений» проще изложить следующим образом. Допустим, исследуется социоисторический объект Россия. Естественно, что Россия находится не в вакууме, а погружена в мировую среду, т.е. испытывает со стороны этой среды определенное воздействие. На первом этапе социоисторик отвлекается от этого воздействия и рассматривает Россию при допущении, что мировая среда не воздействует на нее. В результате такого исследования он получает некое знание «А». На втором этапе социоисторик изучает Россию, учитывая воздействие мировой среды, и получает не просто какое-то новое знание «К», логически не связанное с «А», а попросту вносит некие коррективы в «А» с учетом этого воздействия, иными словами, знание «К» будет конкретизацией знания «А». При этом знание «А» по отношению к знанию «К» оценивается как абстрактное, а «К» по отношению к «А» — как конкретное. Переход же от «А» к «К» и есть простейший случай перехода, или восхождения, от абстрактного знания к конкретному. Причем оба полученных знания — это «одно целостное, но внутренне расчлененное знание, между компонентами которого имеется определенная логическая связь» [186]. «Восхождение» можно продолжить, если более конкретизировать воздействие мировой среды, например, как воздействие Запада и Востока. Тогда будут исследоваться уже три социоисторических объекта: Запад, Россия и Восток. При этом при изучении взаимоотношения России с Западом социоисторик получит одно знание, а при исследовании взаимоотношения России с Востоком — другое. Конечным результатом будет получение с помощью особых логических правил третьего знания, являющегося синтезом первых двух. Казалось бы, банальные вещи, ведь в силу сходных механизмов мышления все социоисторики на интуитивном уровне мыслят именно по этой схеме, но, изучая взаимоотношения одних и тех же объектов, в синтезе получают совершенно разные, иногда даже по смыслу противоположные знания. Так получается из-за того, что субъективно объединяются части знаний, среди которых имеются и такие соединения, которые не отражают действительность. В объективной исторической реальности произошло только то, что произошло. Иными словами, из всевозможных вариантов протекания исторических событий в действительности реализовался только один вариант (механизм отбора которых объяснил Богданов своей тектологией). Остальные же виртуальные варианты и являются неиссякаемой пищей для субъективистских интерпретаций, особенно для социоисториков, работающих в стиле постмодерна. Логические правила «отсекания» таких виртуальных знаний, точнее, правила вывода точного научного знания, собственно, и разработал Зиновьев в своей логической методологии [187].

Итак, метод восхождения от абстрактного к конкретному предполагает две логические операции: 1) мысленный анализ социоисторических объектов и 2) синтез получаемых в анализе знаний. Знания, полученные в анализе, являются абстрактными по отношению к знанию, полученному в результате их синтеза, которое и будет конкретным по отношению к предыдущим. Так вот, поскольку конкретное синтетическое знание является не простой суммой абстрактных аналитических, то Зиновьев и разработал целый ряд логических операций, специально таких, чтобы «результат их применения удовлетворял критериям соответствия некоторой эмпирической реальности» [188]. Причем следует отметить две причины, заставившие Зиновьева вплотную заняться этим методом: во-первых, потому что сам Маркс не написал специальной работы о способе восхождения от абстрактного к конкретному, отделавшись во «Введении (из экономических рукописей 1857-1858 гг.)» девятью страницами о природе этого способа познания действительности, а во-вторых, потому что всем «надоело читать в студенческих дипломах упоминание этого метода без ясного понимания, в чем его суть».

  г) Диалектический подход.

Во-первых, этим подходом обладает один только Зиновьев, если всерьез принять его заявление, что после Гегеля, Маркса и Ленина диалектику как таковую никто не понимает [189]. Во-вторых, диалектический метод, широко распространенный в «суверенном государстве из одного человека», понимается там не «как учение об общих законах бытия» («кстати сказать, реально не существующих» в этом государстве), а «как совокупность особого рода логических приемов» [190] на базе законов социальной комбинаторики. Законы последней — это те, что «делают основную работу по организации и эволюции человеческих объединений». Это прежде всего модифицированная диалектическая триада, с которой снят божественный ореол общих законов эволюции и которую Зиновьев раздробил, измельчил и переименовал в законы раздвоения единого, поляризации частей, их противостояние и т.д. Поскольку потомство знаменитой триады получилось многочисленным и менее солидным, то и название оно получило соответствующее — законы социальной комбинаторики. В стабильный период исторического процесса они проявляют себя в микроистории как «маленькие» законы, а в переломные эпохи они действуют в макроистории уже как «большие» [191]. Что же касается диалектической триады, то действие ее в «суверенном государстве» ограничивается всевозможными «конституционными поправками».

Закон единства и борьбы противоположностей распространяется не на все социальные объекты и не является всеобщим источником социодинамики. Превращение этого закона в универсальный двигатель социоистории считается типичным примером идеологического извращения реальности, а поскольку идеология в «суверенном государстве» отменена, то в качестве причин социоизменений выдвигается конкретный комплекс социальных факторов.

В закон перехода количественных изменений в качественные внесена поправка, растягивающая мгновенные революционные «скачки» в протяженные эволюционные процессы, а в целях искоренения «ереси исторических прыжков» дается объяснение этому суеверию: в сравнении с длительными периодами устойчивости старого и нового качества время их смены представляется как исторический миг, хотя на самом деле элементы нового качества вызревают уже в период гегемонии старого качества и до собственного периода «цветения» имеют относительно долгую эволюцию.

В действующий старый закон отрицания отрицания тоже внесена поправка: «чем больше (меньше) эволюционное расстояние между двумя объектами, тем меньше (больше) влияние законов предшествующего на последующий». «Суверенное государство» ввело в обращение новую единицу измерения — «эволюционное расстояние», под которым понимается «число снятий [192] между состояниями объектов во времени». Значение этой поправки в случае больших «эволюционных расстояний» существенно, а действие закона с этой поправкой очевидно. Например, в социодинамике существует негласная традиция — при рассмотрении социальных явлений не считаться с законами биологических клеток, молекул, атомов, электронов, кварков и т.д. Однако при этом еще с XIX в. считается законной другая негласная традиция — всю социодинамику сводить к социальной биологии, т.е. те же социальные явления сводить к биологическим законам высокоразвитых живых организмов [193].

Хотя «суверенное государство» и отменило действие всеобщих объективных законов [194], но в силу того, что при некоторых условиях они все же продолжали свою «подпольную работу», «государство» легализовало их деятельность в рамочной форме «от сих до сих». Научными законами, или законами социальных объектов, Зиновьев назвал «суждения, явно или неявно предполагающие определенные условия, при которых они всегда истинны» [195]. Например, в условиях исторической стабильности, «если направление эволюции в основных чертах уже определилось», «вступают в силу объективные социальные законы, делающие степень предопределенности исторического процесса довольно высокой, порою близкой к фатальному максимуму» [196]. А вот в периоды нестабильности, так сказать, в переломные эпохи, действие их строго-настрого запрещено. В результате в «суверенном государстве» возник необычайно жесткий тоталитарный режим, возникло настолько нетерпимое отношение к социальным законам, что их, затравленных и гонимых, в конце концов, объявили «источником зла» и «тиранами человечества». После чего они ушли в глубокое подполье и их даже в периоды легализации стало трудно обнаружить. Для их обнаружения понадобились особые операции особых органов (типа госбезопасности): «нужна особая работа ума, особые познавательные операции», применяя которые социоисторик должен помнить, что «социальные законы действуют не в одиночку, не изолированно друг от друга, а всегда в какой-то совокупности». Вывод Зиновьева неутешительный: «в мире никогда не было, нет и не будет идеального общества всеобщего благоденствия не по произволу каких-то злоумышленников, а в силу объективных законов бытия».

Таким образом, с помощью диалектического подхода любой социоисторик неизбежно придет к выводу: «все, что в сфере социальных явлений происходит в силу стечения социальных обстоятельств, есть результат совокупного действия социальных законов, т.е. все это происходит закономерно» [197], — в общем, «все схвачено», бороться бесполезно, разве что виртуально, т.е. мысленно.

  д) Мысленный эксперимент.

Как способ социального изучения этот метод более распространен, чем лабораторный эксперимент. Он «осуществляется как совокупность абстракций, допущений, операций с понятиями и суждениями» по особым правилам, которые ограничивают «пределы абстракций и допущений», определяют «порядок рассмотрения объектов, способы введения понятий, характер умозаключений и т.д.». Например, обязательны следующие правила запрета: 1) нельзя отвлекаться от признаков социальных объектов, указанных в их определениях, так как без этих признаков они не могут существовать; 2) нельзя соединять объекты с логически исключающими признаками, так как такие логические «химеры» не могут существовать эмпирически; 3) нельзя принимать допущения, противоречащие объективным социальным законам. В процессе мысленного эксперимента осуществляются следующие процедуры: «извлечение объектов из связи с другими, помещение их в связи с другими, расчленение на части и объединение частей в целое, упрощение, осреднение и т.д.», включая процедуру «рассмотрения объектов в “чистом” (т.е. в идеализированном) виде», при котором социоисторик отвлекается от всех признаков и связей объектов, за исключением тех, которые включены в их дефиниции. Классическими примерами использования последней процедуры является капиталистическая Англия — для Маркса, демократические США — для Токвилля, коммунистический СССР — для Зиновьева [198].

  е) Метод перехода от простого к сложному.

Суть приема: выделяются простейшие социальные объекты и с помощью эволюции их комбинаций образуются более сложные объекты, интересующие исследователя. Такая логическая операция осуществляется по законам социальной комбинаторики.

  ж) Гипотетико-дедуктивный метод.

Наряду с аналитическим, синтетическим, индуктивным и генетическим методами познания, которые в логическую методологию Зиновьева включены имплицитно, этот метод в «суверенном государстве» занимает почетное место в «палате старейшин». Суть метода заключается в том, что вначале высказывается несколько гипотез о причинах изучаемых социальных явлений, объектов и т.д., а затем дедуктивным путем из гипотез выводятся следствия. Та гипотеза, следствия которой соответствуют всем фактам изучаемого явления, признается достоверной, а полученные с ее помощью знания считаются научными.

Исходная гипотеза, прежде чем претендовать на статус научной социальной теории, должна удовлетворять, согласно Зиновьеву, следующим требованиям: 1) конкретно определиться в предметной области с точным указанием типа изучаемых социальных объектов; 2) удовлетворять критериям логики и методологии науки; 3) давать научное объяснение определенному множеству эмпирических явлений и делать подтверждающиеся прогнозы [199]. Это и есть зиновьевский критерий научности социальной теории.

Категориальный аппарат логической социологии включает в себя следующие основные понятия:

1. Индивид и множество.

Социальные объекты исследования в логической социологии рассматриваются с двух точек зрения: «как представители множеств (логических классов) объектов» со сходными признаками и как индивидуальности с уникальными свойствами. Как выше отмечалось, истмат тяготеет к стереотипизации, в то время как социоисторик в своих исследованиях зачастую имеет дело с индивидуальными объектами, т.е. с уникальными, эмпирически неповторимыми феноменами [200].

2. Общество.

Согласно Зиновьеву, общество — это «скопление более или менее большого числа людей, объединенных в некоторое относительно замкнутое целое. Оно достаточно долго сохраняется в этой целостности и замкнутости, воспроизводится в самых существенных чертах деятельности своих членов» [201]. Таким образом, это центральное понятие в логической социологии Зиновьева, поскольку ее объектом являются человеческие объединения. Но так как в обычном разговорном языке слово «общество» широко употребляется во многих смыслах, то экспликация его просто необходима. Чтобы раз и навсегда превратить живое «слово-хамелеон» в засушенный научным способом термин, Зиновьев осуществляет эту экспликацию в два этапа: сначала из множества социальных объединений выделяются «человейники», а затем из множества «человейников» выделяются общества. Терминологически «общество» делит «человейники» на два разряда: «предобщество» с более низким эволюционным уровнем и «сверхобщество» с более высоким [202]. Таким образом, конечный результат экспликации — это расчленение «хамелеона» на три сегмента: термин «общество» стал включать в себя три множества человеческих объединений, определенным образом расположенных на хронологической шкале, т.е. предобщество—общество—сверхобщество.

3. Человейник.

По определению Зиновьева, это — социальное объединение, члены которого «живут совместно исторической жизнью, т.е. из поколения в поколение воспроизводя себе подобных людей» и т.д. с последующей более развернутой экспликацией на 78-ти страницах [203].

4. Коммунизм.

Согласно Зиновьеву, коммунизм — это не идеологический проект идеального общества, а реальный «тип общественного устройства, возникший в Советском Союзе и других странах мира, — в странах Восточной Европы и Азии» [204].

5. Западнизм.

Этим термином Зиновьев называет «социальный строй современных стран западного мира», сложившийся усилиями западноевропейских народов. По его мнению, термины «капитализм» и «демократия» слишком односторонни, так как характеризуют эти страны либо с точки зрения экономики, либо политической системы. Зиновьев пользуется и производными от западнизма терминами «западоиды» и «западоидность». Первый термин «сливает» всю текучую массу представителей Западноевропейской цивилизации в некий «отстойник» с определенными параметрами содержимого, среди которых Зиновьевым особо выделяются «эмоциональная черствость», «практицизм», «деловитость», «расчетливость», «повышенная склонность к индивидуализму», «конкурентоспособность», «авантюристичность», «холодность», «тщеславие», «повышенное чувство собственного достоинства», «чувство превосходства над другими народами», «стремление управлять другими и способность к этому», «способность скрывать чувства», «склонность к театральности». Все эти качества, названные Зиновьевым «западоидностью», не присущи каждому из западоидов в отдельности — «они “растворены” в массе их». Естественно, такие качества встречаются у представителей и других народов, но «у западных народов процент людей с качествами западоидов и концентрация “раствора” западоидности выше, чем у других народов, причем величина этого “выше” оказалась достаточной, чтобы образовать качественное отличие» [205].

Концептуальная база.

1. Идея двухфазного трехстадиального макроисторического социогенеза.

Согласно Зиновьеву, социальная история человечества развивается из естественно-исторической фазы в планово-управляемую, проходя при этом три стадии: предобщество, общество и сверхобщество. В терминологии истмата предобщество соответствует родовому строю первобытнообщинной формации, общество — классово-антагонистическим формациям, а сверхобщество — совершенно новому состоянию человечества, когда оно превращается в единое общество с единым плановым управлением, причем генезис такого общества возможен в двух вариантах: классово-антагонистический и коммунистический. В терминологии цивилизационного подхода предобщество соответствует доцивилизационной стадии, общество — цивилизационной стадии, а сверхобщество — постцивилизационной стадии макроисторического процесса [206]. Переход в третью стадию осуществляется в условиях жесткой конкурентной борьбы сначала многих цивилизаций, а затем двух — Российской и Западной. Поэтому, считая прочие цивилизации эволюционными тупиками, Зиновьев рассматривает в качестве наиболее возможных только два варианта сверхобщества — коммунизм и западнизм.

2. Концепция коммунизации планеты.

Под коммунизацией Зиновьев понимает стремление Российской цивилизации овладеть окружающим миром путем навязывания другим народам и странам своего типа социальной организации, т.е. коммунизма. Зиновьевым вычленяются и мотивы такого стремления: 1) «естественное стремление усилить свою обороноспособность, переходящая столь же естественно (закономерно) в стремление к мировой гегемонии»; 2) вера в то, что «коммунизм есть благо для всех народов и что народы мира примут его добровольно и с энтузиазмом»; 3) цивилизационный инстинкт самосохранения. Тенденция Российской цивилизации к мировой гегемонии вытекает, по Зиновьеву, из самой природы общества и его руководства. Таким образом, это — объективный процесс, а не субъективистские, имперски-амбициозные действия российских руководителей. Исторически сложилось так, что в основу коммунизации был положен марксистско-ленинский проект, в реализацию которого была вовлечена половина человечества. Но любой социальный проект будущего, даже такой грандиозный, как коммунистический, по Зиновьеву, «в принципе не может быть наукой», ибо «наука в данном случае может появиться только как опытная, т.е. исходящая из факта существования человеческого объединения в реальности». Именно поэтому Зиновьев считает, что коммунизация — это форма реального исторического процесса цивилизационного характера, т.е. объективный процесс, а не субъективистская деятельность разномастных «сценаристов». Коммунизация, по Зиновьеву, означает «такую перестройку всей организации жизни общества, что обратный ход эволюции исключается в принципе». Поэтому даже полный физический разгром стран коммунистического блока, по его мысли, не может пресечь коммунизацию, имеющую «глубокие корни в самих основах человеческого бытия». В итоге борец с коммунизмом приходит к твердому убеждению: «Если даже на планете не останется ни одной коммунистической страны и ни одного коммуниста по убеждениям, это еще не будет означать, что коммунизм исчез навечно! Человечество так или иначе начнет новый цикл борьбы за коммунизм. Возможно, под другими названиями, с другими лозунгами, но по сути дела за то же самое. Посткоммунистическая эра есть лишь затаенная мечта антикоммунистов и безответственная фраза демагогов» [207].

3. Концепция западнизации человечества.

Эта идея является логическим итогом социоисторического анализа развития Западной цивилизации на базе логической методологии Зиновьева. С помощью этой методологии и научно «повернув мозги», Зиновьев пришел к выводу, что «западные социальные объединения» — «своего рода “надстройка” над прочим человечеством», и на данный момент «они развили в себе силы и способности доминировать над другими народами, покорять их». Сущность западнизации состоит в «навязывании» остальному незападному миру «социального строя, экономики, политической системы, идеологии, культуры и образа жизни», подобных западному. Стремление Западной цивилизации к «овладению окружающим миром» — не злой умысел каких-то «империалистов». Согласно Зиновьеву, «оно обусловлено объективными законами социального бытия».

С помощью абсолютно точных логических процедур Зиновьев «вычислил» технологию западнизации [208], состоящую из следующих технологических актов: 1) «дискредитировать все основные атрибуты общественного устройства страны, которую предстоит западнизировать»; 2) «дестабилизировать ее»; 3) «способствовать кризису экономики, государственного аппарата и идеологии»; 4) «раскалывать население страны на враждующие группы, атомизировать его, поддерживать любые оппозиционные движения, подкупать интеллектуальную элиту и привилегированные слои»; 5) «одновременно вести пропаганду достоинств западного образа жизни»; 6) «возбуждать у населения западнизируемой страны зависть к западному изобилию»; 7) «создавать иллюзию, будто это изобилие достижимо и для них в кратчайшие сроки, если их страна встанет на путь преобразования по западным образцам»; 8) «заражать их пороками западного общества, изображая пороки как добродетели, как проявление подлинной свободы личности»; 9) «оказывать экономическую помощь западнизируемой стране в той мере, в какой это способствует разрушению ее экономики, порождает паразитизм в стране и создает Западу репутацию бескорыстного спасителя западнизируемой страны от язв ее прежнего образа жизни» [209].

Таким образом, западнизация — это «особая форма колонизации, в результате которой в колонизируемой стране принудительно создается социально-политический строй колониальной демократии» [210]. Несмотря на то, что западнизация, по Зиновьеву, — феномен актуальной социоистории, по ряду признаков — это продолжение прежней колониальной стратегии Запада, доказательством чему является тот факт, что выявленные логическим и эмпирическим путем экспансионистские атрибуты существования Западной цивилизации «целиком укладываются в русло концепции и прогнозов Н.Я. Данилевского. Новым в современном мире является лишь то, что лидерство в западнизации его перешло от Европы к США — к прямым наследникам романо-германского культурно-исторического типа на его цивилизационном уровне развития» [211]. Поэтому нельзя считать западнизацию феноменом исключительно актуальной истории. Западнизация была, есть и будет, пока не закончится процесс воспроизводства западоидов, а он, по Зиновьеву, в свою очередь, не прекратится, пока раствор, воспроизводящий западоидов, полностью не очистится от западоидности.

4. Концепция Российской цивилизации как антиимперии.

Основу этой концепции составляют две главные мысли Зиновьева. Первая является результатом анализа Российской цивилизации на микроуровне, и суть ее в том, что в России никогда «не было человеческого материала с качествами народа-господ, какими в избытке обладают западоиды». Вторая — результатом того же анализа на макроуровне: в самой социальной организации Российской цивилизации «не было предпосылок для вертикального структурирования народов и стран». И хотя Россия в западной идеологии и пропаганде всегда рассматривается как империя, это, по Зиновьеву, «вопиющая ложь»: «Если тут и было что-то имперское, то наоборот, ибо основной народ этой “империи” — русские — жил в гораздо худших условиях, чем прочие народы, которые он якобы эксплуатировал. На самом деле Россия служила сферой колонизации для многих других народов, а русское население в основной массе своей обрекалось на жалкое существование на низших уровнях социальной иерархии». Что же касается «имперской» идеологии во внешней политике России, то она, по Зиновьеву, «в принципе исключала вертикальную суперструктуру народов и стран и мира». Кстати, одной из причин поразительной легкости и быстроты распада коммунистического блока Зиновьев считает именно горизонтальное, а не вертикальное объединение взаимозависимых коммунистических стран. Именно потому, что российская политика ориентировалась «на содружество народов на одном и том же уровне социальной организации, на отношения координации», Российскую цивилизацию нельзя считать империей, ибо для последней характерно западоидное стремление к субординации западнизированных стран [212].

5. Принцип необратимости социальной эволюции.

В основе принципа лежит открытый Зиновьевым закон эволюционной инерции, который, в свою очередь, есть результат анализа социоисторического развития всевозможных человеческих объединений. Закон гласит: изменить направление эволюционного процесса внутри человейников невозможно в силу их внутренней социальной организации [213]. Применение этого закона к Западной цивилизации говорит о том, что марксистское перерастание капитализма в коммунизм в принципе невозможно. Кстати, невозможен и обратный процесс. Истоки возникновения столь непохожих социальных организаций находятся в разных сферах человеческой деятельности: истоки капитализма — в экономической, а истоки коммунизма — в духовной.

6. Принцип регенерации социальных объектов.

В эволюции социальных объектов существует два уровня — внешний и внутренний. На первом из них «объекты эволюционируют как части более сложных объектов и под влиянием внешних факторов», а на втором — как автономные явления в силу внутренних закономерностей и потенций. Эти внутренние потенции не бесконечны и имеют предел. Диалектику такой «двухэтажной» эволюции Зиновьев демонстрирует следующим примером: «если социальный объект разрушается внешними силами, но сохраняются образовывавшие его люди и условия их выживания, то из остатков объекта в случае надобности возникает новый объект, максимально близкий по социальному качеству к разрушенному». Зиновьев объясняет это социальное явление действием закона регенерации, который в переводе на обычный язык звучит так: «люди восстанавливают то, чему обучены, что способны делать» [214].

Вклад Зиновьева в социальную историю:

1. Зиновьев — основоположник совершенно уникального в отечественной и мировой науке логического направления в социальной истории.

2. Логически разработана оригинальная версия социальной микро- и макроистории на базе целостной теоретической концепции общества и социогенеза.

3. Предложена трехстадиальная модель макроистории.

4. В рамках историко-социологического направления разработана оригинальная логическая методология, синтезирующая следующие подходы: метод субъективной беспристрастности, социологический подход, экспликация понятий, логические умозаключения, метод восхождения от абстрактного к конкретному, диалектический подход, методы социальной комбинаторики, мысленный эксперимент, метод перехода от простого к сложному и гипотетико-дедуктивный метод. Комплекс таких универсальных подходов существенно дополняет теоретико-методологическую базу современной социальной истории.

5. Логическая методология Зиновьева расширила теоретико-методологическую базу социальных наук, увеличив тем самым их познавательный потенциал.

Зиновьев — один из последних интеллектуалов модерна, «гигант логики и социологии», одно из последних светил уходящей эпохи. Постмодерн, который Зиновьев «в упор не видит», постарается деконструировать его наследство и растворить в запредельно дерридизированном растворе своего псевдоинтеллектуального дискурса.

Примечания

1. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 317.

2. Цит. по: Сафронов Б.Г. М.М. Ковалевский как социолог. М., 1960. С. 23.

3. См.: Мягков Г.П. «Русская историческая школа». Методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988. С. 90-100; Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 98-100, 192; Медушевский А.Н. История русской социологии. М., 1993. С. 120.

4. Цит. по: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 236-238.

5. Там же. С. 254.

6. Цит. по: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 255. См. также: Голосенко И.А., Козловский В.В. История русской социологии XIX — XX вв. М., 1995. С. 155; Мягков Г.П. Указ. соч. С. 91, 106.

7. См.: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 255.

8. См.: Мягков Г.П. Указ. соч. С. 108-113.

9. Цит. по: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 254; Мягков Г.П. Указ. соч. С. 56.

10. См.: Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 149.

11. См.: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 186.

12. Цит. по: Там же. С. 123-124, 133.

13. Там же. С. 252.

14. Цит. по: Там же. С. 120.

15. Цит. по: Там же. С. 185.

16. Закон Бэра – Спенсера гласит, что историческое развитие живых организмов приводит к усложнению их организации путем дифференциации органов и функций.

17. См.: Там же. С. 183-189.

18. Там же. С. 103.

19. Цит. по: Там же. С. 204-207. См. также: Медушевский А.Н. Указ. соч. С. 132-133.

20. См.: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 209-217.

21. См.: Голосенко И.А., Козловский В.В. Указ. соч. С. 155-157.

22. См.: Сафронов Б.Г. Указ. соч. С. 167.

23. См.: Там же. С. 27-28; Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории. М., 1997. С. 198.

24. Школа коммуникативного типа — это сообщество ученых, объединенных благодаря сходству своих взглядов более или менее прочными научными связями, разработавших теоретико-методологические основы своего научного творчества, исходя из общей проблематики научных исследований. Этот тип школы отличается от лидерского, в котором школа формируется вокруг руководителя, обучающего ее представителей методологии и распределяющего тематику исследований (См.: Мягков Г.П. Указ. соч. С. 177). В современной науковедческой литературе встречаются и другие названия школ подобного типа, например, «незримый колледж» или «культурное гнездо» (См.: Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX—XX вв. Омск-Екатеринбург, 2000. С. 18; Бычков С.П., Корзун В.П. Введение в историографию отечественной истории XX в.: Учебное пособие. Омск, 2001. С. 78).

25. См.: Мягков Г.П. Указ. соч. С. 175-177.

26. Петрушевский Д.М. П.Г. Виноградов как социальный историк. Л., 1930. С. 24.

27. Цит. по: Могильницкий Б.Г. Политические и методологические идеи русской либеральной медиевистики середины 70-х годов XIX в. — начала 900-х годов. Томск, 1969. С. 186.

28. Богданов А.А. Тектология: всеобщая организационная наука. М., 1989. Кн. 1. С. 127.

29. Там же. С. 142.

30. Там же. С. 127.

31. Там же. С. 129-134; Он же. Методы труда и методы познания // Богданов А.А. Вопросы социализма: Работы разных лет. М., 1990. С. 376-387.

32. Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 127, 134.

33. Богданов А.А. Предисловие к немецкому переводу // Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 47.

34. См.: Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 258-260.

35. См.: Там же. С. 267.

36. Историк-актуалист — историк, который исследует самое ближайшее историческое прошлое, учитывая при этом все «глубоководные» исторические течения, т.е. тенденции исторических процессов, и предсказывает не «назад», как Гегель, а «вперед», как Богданов.

37. Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 222-223.

38. Там же. С. 152.

39. Там же. С. 272.

40. Там же. С. 277.

41. Богданов А.А. О критиках «Тектологии» // Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 292-293.

42. Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 112.

43. См.: Там же. С. 112-113.

44. Там же. С. 114.

45. Там же. С. 120.

46. Там же. С. 124-125.

47. Там же. С. 144.

48. Там же. С. 155-161.

49. Там же. С. 165.

50. Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 100-113.

51. Там же. С. 136-138.

52. Там же. С. 209, 214-215.

53. Там же. С. 271-277.

54. Там же. С. 152.

55. Богданов А.А. Предисловие к немецкому переводу. С. 51.

56. Там же. С. 52.

57. Богданов А.А.Основные элементы исторического взгляда на природу. СПб., 1899. С. 41.

58. См.: Предисловие к тектологии А.А. Богданова // Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 21.

59. Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 217.

60. Богданов А.А. Письмо Луначарскому 19 ноября (2 декабря) 1917 г. // Богданов А.А. Вопросы социализма. С. 353.

61. Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 222.

62. Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 97.

63. Там же. С. 14.

64. Богданов А.А. Тайна науки // Богданов А.А. Вопросы социализма. С. 399-401; Он же. Тектология. Кн. 1. С. 113-121.

65. Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 155.

66. Там же. С. 153.

67. Там же. С. 71.

68. Богданов А.А. О художественном наследстве // Богданов А.А. Вопросы социализма. С. 429.

69. Тектология — это метаметодология именно потому, что является всеобщей общенаучной методологией, т.е. является более общей по отношению к таким общенаучным направлениям, как кибернетика, синергетика, теория катастроф, теория систем и др. (См.: Предисловие к тектологии А.А. Богданова. С. 11.).

70. Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 21.

71. Современная теория процессов утверждает вечность социальных антагонизмов, другими словами, вечность симбиоза паразитариев и пролетариев. Прогноз Богданова более оптимистичен: «человек… рано или поздно истребит всех своих паразитов» (Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 276).

72. См.: Предисловие к тектологии А.А. Богданова. С. 10-17, 21-27; Тахтаджян А.Л. Principia tektologica. Принципы организации и трансформации сложных систем: эволюционный подход. СПб, 1998. С. 22-31, 103; Он же. Слово о тектологии // Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 349-351; Сетров М.И. Об общих элементах тектологии А. Богданова, кибернетики и теории систем // Учен. зап. кафедр обществ. наук вузов Ленинграда. Сер. «Философия». Л., 1967. Вып. 8. С. 59; Моисеев Н.Н. Алгоритмы развития. М., 1987. С. 10, 71-72; Гловели Г.Д., Фигуровская Н.К. Трагедия коллективиста // Богданов А.А. Вопросы социализма. С. 3-4, 24.

73. Богданов А.А. Тектология. Кн. 2. С. 269.

74. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 344.

75. Александров В.А., Янин В.Л. Предисловие // Ключевский В.О. Соч. В 9-ти т. Т. 1. М., 1987. С. 7.

76. Бычков С.П., Корзун В.П. Введение в историографию отечественной истории XX в. С. 278.

77. Цит. по: Говорков А.А. М.Н. Покровский о предмете исторической науки. Томск, 1976. С. 193. См. также: Бычков С.П., Корзун В.П. Указ. соч. С. 265-266.

78. Бычков С.П., Корзун В.П. Указ. соч. С. 279. См. также: Соколов О.Д. Развитие исторических взглядов М.Н. Покровского // Покровский М.Н. Избранные произведения в четырех книгах. М., 1966-67. Кн. 1. С. 34-35; Говорков А.А. Указ. соч. С. 45.

79. Покровский М.Н. Развитие современной исторической науки // Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 4. С. 436.

80. См.: Покровский М.Н. Ленинизм и русская история // Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 4. С. 35-37; Он же. Развитие современной исторической науки и задачи историков-марксистов // Там же. Кн. 4. С. 436; Он же. О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России // Там же. Кн. 3. С. 574; Он же. Русская история в самом сжатом очерке // Там же. Кн. 3. С. 616-617.

81. См.: Говорков А.А. Указ. соч. С. 253-256; Бычков С.П., Корзун В.П. Указ. соч. С. 273.

82. См.: Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 13.

83. См.: Говорков А.А. Указ. соч. С. 97-100, 255.

84. Там же. С. 255.

85. Цит. по: Там же. С. 42.

86. Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 11-12.

87. Покровский М.Н. Ленинизм и русская история. С. 32.

88. Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 10, 13. См. также: Говорков А.А. Указ. соч. С. 56.

89. См.: Бычков С.П., Корзун В.П. Указ. соч. С. 271.

90. Говорков А.А. Указ. соч. С. 59.

91. Цит. по: Там же. С. 60.

92. Цит. по: Там же. С. 54.

93. Покровский М.Н. Ленинизм и русская история. С. 34.

94. Цит. по: Говорков А.А. Указ. соч. С. 42.

95. Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 14-17.

96. См.: Говорков А.А. Указ. соч. С. 40-42.

97. Там же. С. 39-40.

98. См.: Покровский М.Н. Н.А. Рожков // Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 4. С. 391.

99. Покровский М.Н. Борьба классов и русская историческая литература // Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 4. С. 348-349.

100. См.: Бессмертный Ю.Л. История на распутье // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М., 1993. С. 11; Он же. Что за «Казус»?.. // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1996. М., 1997. С. 13-14; Споры о «Казусе» // Там же. С. 303-320.

101. См.: Говорков А.А. К вопросу об оценке творчества и личности академика М.Н. Покровского в современной отечественной историографии // Историческая наука на рубеже веков. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 120-летию Томского государственного университета. Томск, 1999. Т. 3. С. 13-14.

102. Покровский М.Н. Борьба классов и русская историческая литература. С. 314-315.

103. См.: Говорков А.А. М.Н. Покровский о предмете исторической науки. С. 35-37.

104. Цит. по: Там же. С. 38.

105. См.: Там же. С. 77.

106. Там же. С. 86, 88, 96.

107. См.: Бычков С.П., Корзун В.П. Указ. соч. С. 276.

108. См.: Там же. С. 273-274.

109. Покровский М.Н. Борьба классов и русская историческая литература. С. 297-298.

110. Соколов О.Д. Развитие исторических взглядов М.Н. Покровского. С. 42.

111. Цит. по: Говорков А.А. М.Н. Покровский о предмете исторической науки. С. 32.

112. Там же. С. 32.

113. См.: Рассел Б. История западной философии: в 2 т. Т. 1. Новосибирск, 1994. С. 189.

114. Покровский М.Н. О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России // Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 3. С. 561-563.

115. Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 75.

116. См.: Покровский М.Н. О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России. С. 562; Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 2. С. 146.

117. См.: Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 73.

118. Милюков П.Н. Величие и падение Покровского // Вопросы истории. 1993. № 4. С. 118-119.

119. См.: Покровский М.Н. «Идеализм» и «законы истории» // Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 4. С. 265; Говорков А.А. М.Н. Покровский о предмете исторической науки. С. 118.

120. Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 9.

121. Цит. по: Артизов А.Н. М.Н. Покровский: финал карьеры — успех или поражение? // Отечественная история. 1998. № 2. С. 132.

122. См.: Бычков С.П., Корзун В.П. Указ. соч. С. 282.

123. Покровский М.Н. «Идеализм» и «законы истории». С. 263-264.

124. В противоположность отечественному процессу догматизации марксизма-ленинизма западные версии марксизма, наоборот, образовали в XX веке достаточно разветвленную «методологическую ризому»: неогегельянский марксизм Франкфуртской школы (Г. Маркузе, Т. Адорно, Ю. Хабермас), экзистенциально-феноменологический марксизм (Ж.П. Сартр, М. Мерло-Понти), фрейдомарксизм (Э. Фромм, В. Райх), аналитический марксизм (Л.Д. Коэн), историцистский марксизм (А. Грамши), праксеологический марксизм (Г. Петрович), структуралистский марксизм (Л. Альтюссер), онтологический марксизм (Д. Лукач) и критический марксизм (Р. Арон, К. Поппер) и т.д. (См.: Русакова О.Ф. Философия и методология истории в XX веке: школы, проблемы, идеи. Екатеринбург, 2000. С. 176).

125. См.: Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Наследие К. Маркса и проблемы теории общественно-экономической формации. М., 1974. С. 20-21.

126. Тектология А.А. Богданова, созданная в 1913-1922 гг. (А.Л. Тахтаджян начало создания тектологии сдвигает к 1899 г.), девальвировала марксизм и стала единственной теорией, обладающей максимумом научности. Эти позиции она сохраняет и по сей день, так как включает в себя и синергетику, и кибернетику, и системный анализ, и теорию процессов, и теорию катастроф, и т.д. (См.: Тахтаджян А.Л. Principia tektologica. Принципы организации и трансформации сложных систем: эволюционный подход. С. 22-31, 103-104; Он же. Слово о тектологии. С. 350-351).

127. Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Теория и история. Проблемы теории исторического процесса. М., 1981. С. 261. См. также: Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 1. М., 1968. С. 32; Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С. 376; История ВКП(б). Краткий курс. М., 1997. С. 109; Сталин И.В. Соч. Т. 1. М., 1946. С. 301.

128. См.: Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Теория и история. С. 3-4, 39; Основы марксизма-ленинизма. М., 1962. С. 117; Марксистско-ленинская философия. Диалектический материализм. М., 1974. С. 5.

129. История ВКП(б). Краткий курс. С. 100. См. также: Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. С. 374-375.

130. История ВКП(б). Краткий курс. С. 110.

131. Там же. С. 116.

132. Там же. С. 110.

133. См.: Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Принцип историзма в познании социальных явлений. М., 1972. С. 80.

134. Энгельс Ф. Письмо Йозефу Блоху, 21 сентября 1890 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3 т. Т. 3. М., 1979. С. 537-538.

135. См.: Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. С. 366-368.

136. Там же. С. 376.

137. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 47.

138. См.: Русакова О.Ф. Указ. соч. С. 200-201; Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Теория и история. С. 118-121.

139. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 329. См. также: Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. М., 1989. С. 85, 87-88.

140. См.: Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Наследие К. Маркса… С. 76-78.

141. См.: Они же. Принцип историзма… С. 134-135.

142. Богданов А.А. Тайна науки // Богданов А.А. Вопросы социализма. С. 409.

143. Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Принцип историзма… С. 88.

144. См.: История ВКП(б). Краткий курс. С. 119.

145. В 1920 г. В.И. Ленин дал указание Невскому разобраться с последними работами Богданова. Однако Невский с заданием не справился, поскольку, по мнению Бухарина, кое-какого «minimum’а у Невского нет», чтобы не просто критиковать, а «хотя бы понять» тектологию (См.: Богданов А.А. Тектология. Кн. 1. С. 19).

146. См.: Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1.

147. Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 1. С. 24.

148. Цит. по: Гловели Г.Д., Н.К. Фигуровская. Трагедия коллективиста // Богданов А.А. Вопросы социализма. С. 22-23.

149. См.: Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Принцип историзма… С. 20; Русакова О.Ф. Указ. соч.  С. 193.

150. См.: История ВКП(б). Краткий курс. С. 114-116.

151. Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 3. М., 1974. С. 161. См. также: Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. С. 369.

152. Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 2. М., 1968. С. 238-243.

153. Соскин В.Л. Революция и культура (1917-1920 гг.). Историко-теоретический аспект. Новосибирск, 1994. С. 11.

154. Ким М.П. Проблемы развития социалистической культуры // Культура развитого социализма. Некоторые вопросы теории и истории. М., 1979. С. 38. См. также: Соскин В.Л. Историческое изучение культуры как целостности и системный подход // Изучение истории культуры как системы. Сборник научных трудов. Новосибирск, 1983. С. 39.

155. Соскин В.Л. Историческое изучение культуры как целостности и системный подход. С. 38.

156. Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Теория и история. С. 163-178.

157. Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Наследие К. Маркса… С. 28.

158. См.: Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 1. С. 10; Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. С. 370.

159. История ВКП(б). Краткий курс. С. 116.

160. Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. С. 373.

161. Ленин В.И. Избранные произведения в 3 т. Т. 1. С. 717-719.

162. Западная цивилизация в XX веке разработала технологии управления социальной поляризацией: осознание того, что революция — это «пробой» социодиполя при чрезмерной поляризации, породило такой социальный феномен как средний класс, играющий роль социоизолятора внутри Западной цивилизации.

163. Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Общественная наука и практика // Вопросы философии. 1990. №12. С. 44.

164. Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Теория и история. С. 9.

165. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 98-99.

166. Культурный архетип — информация внегенетического характера, обладающая этнообразующей и социально-управляющей ценностью.

167. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 90-91.

168. См.: Русакова О.Ф. Указ. соч. С. 197-198; Бородай Ю.М. и др. Наследие К. Маркса… С. 73-75.

169. Цит. по: История ВКП(б). Краткий курс. С. 126.

170. История ВКП(б). Краткий курс. С. 126.

171. См.: Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. С. 96-98.

172. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 137.

173. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3 т. Т. 1. С. 3.

174. Подлинной парадигмой актуальной истории является богдановская, включающая в себя вышеуказанную историко-материалистическую парадигму в качестве необходимого, но совершенно недостаточного для решения актуально-исторических задач методологического комплекта.

175. См.: Зиновьев А.А. Очерки комплексной логики. М., 2000. С. 14.

176. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. М., 2000. С. 25.

177. Там же. С. 36.

178. Там же. С. 39-40.

179. «История становится наукой лишь постольку, поскольку ей удается объяснять изображаемые ею процессы с точки зрения социологии» (Плеханов Г.В. Избранные философские произведения: в 5 т. М., 1956-1958. Т. 3. С. 515).

180. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. М., 1994. С. 38.

181. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 30-31.

182. Там же. С. 48-52.

183. Что касается логической структуры рассуждений на социальные темы, то, по мнению Зиновьева, «более 99 процентов текстов строится совсем не по правилам логических умозаключений» (Там же. С. 53).

184. Там же. С. 52-54.

185. Там же. С. 97-100; Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. С. 49-52.

186. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 99.

187. См.: Зиновьев А.А. Очерки комплексной логики. С. 516.

188. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 100.

189. См.: Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. С. 53.

190. Там же. С. 50, 52.

191. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 82-83.

192. Снятие как термин, характеризующий эволюцию социальных объектов с одного уровня организации на более высокий, — это старое философское диалектическое отрицание, которое применительно к социоистории включает в себя три момента: 1) отрицание одних социальных явлений более низкого уровня, 2) сохранение других в новом состоянии в адаптированной форме и 3) подъем преобразованных социальных явлений с низкого уровня на более высокий.

193. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 83-85.

194. Там же. С. 80.

195. Там же. С. 68-69.

196. Там же. С. 87.

197. Там же. С. 74-79.

198. Там же. С. 93-94.

199. Там же. С. 95-96.

200. Там же. С. 56-57.

201. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. С. 39.

202. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 102-103.

203. Там же. С. 104-182.

204. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. С. 292-293.

205. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 306-307.

206. См.: Гусейнов А.А. Об Александре Зиновьеве и его социологии // Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 16-17; Ортис А.Ф. Интервью с Александром Зиновьевым // Зиновьев А.А., Ортис А.Ф., Кара-Мурза С.Г. Коммунизм. Еврокоммунизм. Советский строй. М., 2000. С. 12-13.

207. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. С. 279-281, 289, 465-466; Он же. На пути к сверхобществу. С. 295-297, 441-442; Ортис А.Ф. Интервью с Александром Зиновьевым. С. 13.

208. Зиновьев как «суверенное государство» практически испытал эту технологию на себе, будучи погруженным в течение 21 года в сильно концентрированный раствор западоидности. Данным этого сугубо лабораторного эксперимента следует доверять, именно поэтому имеет смысл привести весь список технологических актов в силу его огромного научного значения.

209. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 628-630. См. также: Он же. Коммунизм как реальность. С. 483-485, 488-490.

210. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 631-632.

211. Балуев Б.П. Споры о судьбах России: Н.Я. Данилевский и его книга «Россия и Европа». М., 1999. С. 265-266.

212. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. С. 443.

213. Там же. С. 632.