История

Вестник Международного института

Александра Богданова. 2004. № 4 (20). С. 22-36

ДВОЙНОЙ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ СИНТЕЗ

В СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ

Костов С.В.

Новосибирский государственный университет

До середины 1980-х годов для методологически однообразной отечественной истории проблемы исторического синтеза не существовало: в рамках истмата, например, или схемы конкретного научного исследования М.Н. Покровского она вообще не могла возникнуть [1]. Что же касается западной исторической науки, то в методологическом плане степень ее дисциплинарной дифференциации к этому же времени стала такой, что историки заговорили об энтропии своей науки: неограниченная «фрагментация конкретно-исторических исследований грозила привести к растворению предмета истории и, в конечном счете, к ее дезинтеграции». Как следствие, в течение уже довольно длительного времени все чаще и настойчивее стали обсуждаться проблемы всеобъемлющего кризиса, отсутствия общих организующих принципов и возрастающего дробления исторической науки [Репина, 1998, с. 30-31]. Поскольку в условиях современного методологического кризиса отечественной истории трудности зарубежных и отечественных историков стали общими, то, естественно, такая наболевшая на Западе проблема, как исторический синтез, стала общей актуальной задачей.

Трудности заключаются в следующем: как интегрировать изучение динамических процессов с изучением статических состояний и как сочленить исследование обобщенных процессов и явлений с исследованием единичного и неповторимого в истории (т.е. проблема закономерного и случайного в истории), а также как соединить изучение общественных структур с анализом отдельных событий и исследований индивидуальных биографий [См.: Бессмертный, 1993, с. 11]. Проще говоря, как соединить «субъективное и объективное, микро- и макроструктуры в человеческой истории» [Репина, 1998, с. 72]. Общая постановка вопроса ясная, но при этом следует четко представлять, что, собственно, необходимо синтезировать. Дело в том, что мир, который изучает микроистория, и мир, который изучает макроистория, являются историческими реальностями, принадлежащими к разным онтологическим фракталам, к разномасштабным уровням бытия, каждому из которых соответствует свой специфический язык описания.

В физике, например, движение такого макрообъекта, как легковая машина, описывается уравнениями Ньютона, а движение такого микрообъекта, как электрон, описывается уравнением Шредингера; решением первых уравнений является траектория с однозначно определенными скоростями и координатами в каждой своей точке, а решением последнего — волновая функция с вероятными значениями скоростей и координат; причем если точно известна скорость электрона, то абсолютно неизвестно, где он находится, и наоборот, если точно известно его положение, то совершенно ничего нельзя узнать о его скорости (принцип неопределенности Гейзенберга [2]). Мир, в котором существует легковая машина, исследуется методами классической физики, а мир, в котором существуют электроны и другие элементарные частицы, — методами квантовой физики. И хотя макромир первой объемлет микромир последних, для элементарных частиц, из которых состоит легковая машина, сама она представляется всего лишь вселенской туманностью наподобие Млечного Пути, причем галактика, составляющая, например, карбюратор, по организации ничем не отличается от галактики, составляющей водителя этого автомобиля.

О каком синтезе может идти речь, если методы квантовой физики неприменимы в исследованиях макромира, а методы классической физики — в исследованиях микромира. Следует четко различать объекты исследования и пользоваться соответствующей методологией при их изучении. Другое дело, когда при изучении какого-нибудь конкретного процесса события, протекающие, допустим, в макромире, уступают место событиям, протекающим в микромире, или наоборот. Тогда, описывая процесс, исследователь использует сначала макрометодологию, а затем микрометодологию, в результате чего получается целостная и непрерывная картина изучаемого процесса. Если речь идет о таком методологическом синтезе, то он не просто возможен, а даже необходим для целостного описания сложных процессов в реальном мире, причем неважно, какого рода эта реальность, физическая, историческая или еще какая-нибудь.

Касаясь исторической реальности, следует отметить, что в некоторые ее нестабильные моменты ход макроисторического процесса круто изменяют уникальные явления микроистории, процессы которой в стабильные времена описываются обычной статистикой. Тогда исторический синтез, понимаемый как совокупный методологический инструментарий для целостного описания такого макроисторического процесса, будет состоять в следующем: для реконструкции этого исторического процесса до момента бифуркации и после используются испытанные практикой методы традиционных наук, а в момент бифуркации — методы специальных наук, изучающих неравновесные системы. В пассеистской истории, так сказать, в ретроспективе, обнаружить момент бифуркации нетрудно; методами микроанализа его можно даже растянуть во времени, обнаружить не один, а целую цепочку «казусов», предопределивших кардинальный поворот в макроистории. Но в актуальной истории момент бифуркации неопределим, хотя бифуркационное состояние общества самим обществом все же отчетливо воспринимается и определяется им как смута. Непредсказуемость же самого момента бифуркации отмечалась, кстати, и в западной научной мысли: «весь фокус в том, что никто не знает, когда наступает точка бифуркации. Это становится ясно только задним числом» [Цит. по: Споры о «Казусе», 1997, с. 313-314].

Итак, исторический синтез — это прежде всего методологический синтез. Что касается последнего, то его нужно разобрать подробнее, так как в условиях дезинтеграции современной истории такой синтез чрезвычайно актуален. В исторической науке появились такие дисциплины как экономическая история, политическая история, конституционная история, история права, история искусства, история культуры, демографическая история, историческая география, этноистория, историческая экология, психоистория, социально-интеллектуальная история, история социальных движений и революций, история частной жизни и биографическая история, история женщин и гендерная история, новая рабочая история, устная история, локальная история, а «кроме того, многочисленные гибриды, родившиеся от альянса истории с отпрысками прикладной социологии», — «история семьи, история города, история преступности, история образования, история досуга, история детства, история сексуальности, социальная история медицины, социальная история религии и т.д.» [Репина, 1998, с. 26, 29-30]. Конечно, Клио всякие нужны, Клио всякие важны: возможно, кому-нибудь и нужна история детского садика «Золотой Ключик», и даже история городской свалки, но ведь бесконечная дифференциация по предмету исследования действительно приводит к «размыванию» истории [3].

Необходим обратный процесс — интеграция, которую на теоретико-методологическом уровне могут совершить только комплексный полидисциплинарный подход и синтетическая внутридисциплинарная методология, т.е. применение синтетических методов ряда дисциплин: истории, социологии, психологии (индивидуальной и коллективной), лингвистики, психолингвистики, экономики, этнографии, демографии, географии, биологии, генетики, химии, физики, кибернетики, космологии, математики и еще целого ряда дисциплин в зависимости от исследуемого исторического объекта, от степени их соответствия объекту и от квалификации ученого или коллектива ученых. По существу, речь идет о двух синтезах. Чтобы убедиться в этом, следует поподробнее разобрать эту методологическую процедуру.

Выбор метода аналогичен выбору инструмента. Топором никто не делает скрипок, часов и компьютеров, но великолепно ставят избы и строят деревянные церкви. Микроскопом никто не исследует рельеф планеты, а телескопом — состав красочного слоя «Троицы» Рублева. Понятно, что, как в случае выбора инструмента, так и в случае выбора метода, требуется соразмерность метода исследуемому объекту.

Можно, конечно, выбрать, например, такую далекую от истории дисциплину, как химия, и «химически» объяснить все завоевания викингов в IX-X вв. Ведь действительно, как спокойные и медлительные скандинавы (в анекдотах увековечена скандинавская беседа) могли превратиться в бесстрашных и темпераментных завоевателей? Здесь, действительно, без «химии» не обойтись. Оказывается, едва завидев, к примеру, английские берега, викинги глотали сухой порошок, приготовленный из мухоморов, или «накатывали жбан мухоморовки» — и вперед на штурм туманного Альбиона! Химическое действие порошка, т.е. блокировка охранительных механизмов, активизация двигательных мозговых центров и т.д., переводили нормальную психику скандинава в экстремальный режим работы с известными параметрами буйства, бесстрашия, жестокости и т.д. [См.: Гумилев, 1990, с. 87-88] Такой химический по своему происхождению «мухомор-фактор» известен историкам, но нельзя же к нему сводить весь процесс тогдашнего, так сказать, культурного взаимодействия скандинавов с другими европейцами или, по крайней мере, возводить его в доминанту. Это явная передозировка, мамонтизация мухи, если не просто глупость или откровенное жульничество.

Что из вышеизложенного примера следует? Во-первых, что «мухомор-фактор» — один из детерминантов той эпохи, но не главный, не эпохообразующий в целом, а только частный и сопутствующий; он может быть даже необходимым фактором, но не достаточным, чтобы сформировать эпоху. Во-вторых, что используемый для объяснения той эпохи «химический» метод несоразмерен общему или хотя бы доминантному эпохообразующему процессу, хотя и соразмерен ее частному процессу. Это что касается соразмерности метода.

Далее. Поскольку состояние современной истории, как и всей науки в целом, таково, что процессы дифференциации преобладают над интеграцией, то необходим разумный баланс, достичь которого можно, если усилить процессы интеграции науки и на данном этапе сделать их доминирующими.

Далее. Поскольку различные научные дисциплины (дифференциальные науки) имеют собственную методологическую упаковку своих специфических знаний, т.е. еще не систему, а только некий пакет методов, то в целом методологическую базу всего научного знания — совокупность всех методов всех дифференциальных наук — можно представить в виде некого методологического пространства или некой матрицы, в которой по горизонтали располагаются различные дифференциальные науки, а по вертикали — совокупность всех методов, имеющихся в распоряжении данной дисциплины в настоящий момент.

Состояние науки всегда таково, что в каждой фазе своего развития измерить или исследовать некий объект она может с определенной долей погрешности: всегда существует максимально возможная на данной фазе развития науки степень точности изучения или измерения объекта. Объект всегда в какой-то степени «размыт»: недоопределен и недоисследован. Так как этот факт очевиден, то, слава Богу, не требуется тревожить прах Канта и Гейзенберга. Но, несмотря на предопределенную «размытость» объекта, вопрос о точности его измерения или исследования, тем не менее, не снимается. Именно это обстоятельство и определяет выбор методов. Сначала исследователь выбирает метод, дающий представление об объекте в I приближении, самом «грубом» [4], а затем уже методы, дающие поправки II, III и других приближений, причем методологический выбор движется при этом как по вертикали, так и по горизонтали методологической матрицы.

Образуется иерархия как полидисциплинарных методов, так и внутридисциплинарных, конечность которой определяется достижением заданной точности измерения или исследования объекта.

Алгоритм методологического выбора довольно прост:

1. На методологической матрице определяются методологические координаты исследуемого явления или процесса:

а) определяется основная дисциплина, предметом изучения которой является данное явление или процесс;

б) определяется метод, соразмерный изучаемому объекту (явлению, процессу), т.е. наиболее пригодный для исследования в I приближении («грубом»).

2. Из всего методологического арсенала основной дисциплины, т.е. по ее матричной вертикали, выбираются внутридисциплинарные методы, дающие II, III и т.д. приближения до удовлетворительной или требуемой точности.

3. По матричной горизонтали вычленяются другие, уже вспомогательные дисциплины, факторы которых внесли свой вклад в изучаемое явление или процесс.

4. Вспомогательные дисциплины выстраиваются в иерархию по значительности вклада своих факторов, т.е. по ранжиру факторов определяется междисциплинарный майорат, и наиболее значимые дисциплины располагаются ближе к основной, а менее значимые — дальше.

5. Избираются методы, наиболее соответствующие выявленным факторам, способные продемонстрировать их вклад в общую динамику изучаемого процесса и, таким образом, доисследовать объект в каком-то, уже n-ом приближении.

6. В каждой вспомогательной дисциплине выявляются другие, менее значительные факторы, которые выстраиваются по ранжиру относительно главного фактора и, соответственно, избираются методы, дающие приближение n1, n2, n3 и т.д. порядка до требуемой степени точности измерения или исследования объекта, если такой точности требует задача, поставленная перед наукой вызовом времени.

Таким образом, двойной методологический синтез — это две разновидности синтеза, осуществляемого по вертикали и по горизонтали методологической матрицы. По горизонтали — это синтез нескольких подходов к объекту с позиций разных дисциплин, другими словами, полидисциплинарный подход, а по вертикали — это внутридисциплинарный синтез используемых при этом методов каждой дисциплины в отдельности, начиная от основной и кончая отдаленной вспомогательной. Очевидно, что общим синтезирующим все методологическое пространство элементом может быть только метаметодология. И такая универсальная методология действительно существует — это созданная в начале ХХ века русским ученым А.А. Богдановым «всеобщая организационная наука», или тектология. Как выяснил Богданов, любой вопрос любой специальной науки может ставиться с общеорганизационной точки зрения, иными словами, любой объект любой дисциплины может изучаться тектологически, т.е. как организованная, нейтральная, либо дезорганизованная система. Такая универсальная точка зрения всегда шире специальной и потому способна приводить к результатам более полным и более точным: «опыт всех наук показывает, что решение частных вопросов обычно достигается лишь тогда, когда их предварительно преобразуют в обобщенные формы; и при этом вместе с первоначально поставленным решается масса других, однородных вопросов» [Богданов, 2003а, с. 84-85]. Именно в силу самой общей постановки вопросов статус тектологии по отношению к специальным дисциплинам метанаучный, т.е. объединяющий и контролирующий: «методы всех наук для тектологии — только способы организации материала», которые она исследует; «весь их материал и все добытые ими результаты законно принадлежат ей как основа ее работы; все их обобщения и выводы подлежат ее проверке со стороны своей точности и полноты» [Богданов, 2003а, с. 85].

Далее. Уровень тектологических обобщений вполне достаточен, чтобы в любом, а не только социальном, исследовании вообще исчезла всякая грань между динамическим и статическим состоянием изучаемого объекта, поскольку никакой статики в тектологии не существует: любой объект всегда «находится в процессе преобразования», просто иногда это не замечается нами «благодаря несовершенству наших органов восприятия и методов наблюдения» [Богданов, 2003а, с. 174]. Если изменить пространственно-временной масштаб исследования, то мнимую статику любого объекта можно рассматривать как взрыв, и наоборот, любой взрыв замедлить или почти остановить. Таким образом, проблема «интеграции динамики и статики» исчезает сама собой — в тектологии ее попросту не существует: вся разница — в темпоральности, т.е. в различии скорости протекания динамичного процесса от якобы статичного.

Аналогичным образом исчезает и проблема «случайного»: объект, находящийся в «статике», т.е. в состоянии относительного равновесия, «может слагаться из комплексов неуравновешенных» [Богданов, 2003а, с. 175], внутренние процессы которых в конкретной среде протекают сравнительно медленно, однако при определенных изменениях среды ее воздействие на некоторые процессы может усилить их и перевести в режим либо устойчивого, либо взрывного резонанса; причем в последнем случае быстрые необратимые изменения в объекте, связанные с резким его преобразованием или даже гибелью, сторонним наблюдателем воспринимаются как необъяснимое вмешательство случайного фактора. Такие процессы, протекающие в неравновесных системах и относящиеся к специфике тектологии «неуравновешенных систем», изучаются в настоящее время специальной тектологической наукой, неудачно именуемой «синергетика» [5] .

И, наконец, последняя «трудность исторического синтеза» (как соединить «микро- и макроструктуры человеческой истории») тоже исчезает вслед за первыми, но по другой причине. Тектологические обобщения — это организационные, или структурные законы, которые, согласно принципу изономизма [6], базовому в тектологии, одинаковы для любых систем независимо от природы составляющих их элементов. Тождественность тектологических законов, или их изоморфизм, — следствие структурного подобия различных сфер реальности, т.е. физических, биологических и социальных, включая «субъективные» и «объективные» [Богданов, 1989, кн. 1, с. 21]. Более того, тектология вообще устраняет различие между структурой и законом [Богданов, 2003в, с. 131]. Для тектологического исследования необходимо знать лишь тип внутренних и внешних связей изучаемой системы, условия среды и тенденцию их изменений. Взаимосвязь между «макро- и микроструктурой» — это взаимосвязь между системой и ее подсистемами, а таинственный «синтез микроструктур» — это феномен целостности системы, когда она в силу своей внутренней организации качественно несводима к своим частям, т.е. обладает свойствами, которые отсутствуют у составляющих ее подсистем.

Итак, синтетическая методология, о которой говорилось выше, — это тектология, и соответственно, синтетические методы — это организационные методы. Поэтому внутридисциплинарный синтез — это поэтапное тектологическое исследование объекта сначала в I приближении, когда он в виде «грубой модели» изучается как система, затем в других приближениях, когда последовательно изучаются ее подсистемы. При переходе к следующему дисциплинарному подходу эта же процедура вновь повторяется и так далее до требуемой точности. При этом, разумеется, все специальные науки тектологически преобразуются: их методологии, образно говоря, проходят через «тектологический рентген», который позволяет определить организационный характер того или иного специального метода.

Таким образом, двойной синтез — это синтез синтезов. В координатах «дисциплина — методология» графически он будет представлять собой гауссову кривую. И, соответственно, приобретенные таким тотальным методологическим подходом знания о конкретном объекте тоже будут представлять собой гауссову кривую, но уже в координатах «дисциплина — количество информации».

Пример из истории. Двойной синтез в изучении Великой Отечественной Войны 1941-1945 гг. методологически представляет собой следующую организацию исследовательской работы:

Понятно, что объект исследования относится в первую очередь к истории, это ее предмет изучения.

1. Синтез по вертикали:

а) цивилизационный метод, позволяющий исследовать ВОВ как столкновение Западной и Российской цивилизаций, дает возможность описать объект в I приближении, т.е. с точностью до цивилизаций, изучаемых как системы;

б) формационный метод, позволяющий изучать ВОВ как взаимодействие двух формаций, капитализма и социализма, с учетом их внутриформационного развития, дает возможность описать объект «ВОВ» во II приближении, т.е. с точностью до формаций, изучаемых как системы, входящие в объемлющие их системы-цивилизации;

в) методы макро- и микроанализа, позволяющие исследовать ВОВ как суммарное социальное действие отдельных общественных групп, т.е. борьбу военных группировок, политических партий, финансовых и промышленных кланов, милитаристских кругов, общественных движений, групп, борьбу армий, тылов, контрразведок и других спецслужб, дают возможность описать объект «ВОВ» в III приближении с точностью до социумов, рассматриваемых как системы, входящие в вышеперечисленные;

г) методы персональной истории и фактологического анализа документов, показаний свидетелей, воспоминаний, биографий и автобиографий, демонстрируя дипломатическую игру государственных деятелей, борьбу отдельных политических лидеров, действия конкретных солдат, военачальников, работников тыла, бывших узников гитлеровских концлагерей, участников Сопротивления, партизан, подпольщиков, жителей оккупационных зон, блокадников и т.д. дают возможность описать ВОВ в IV приближении, т.е. с точностью до отдельных личностей, также рассматриваемых тектологией как системы, входящие в перечисленные выше.

2. Синтез по горизонтали:

а) методы тектологии неуравновешенных систем, которые позволяют проанализировать неустойчивые положения на фронтах, переломные моменты в войне в целом и в сражениях в частности, «мертвые точки» в дипломатии и дают свои поправки в общую картину ВОВ целым рядом приближений, но уже II порядка;

б) макро- и микрометоды социологии, «освещающие»  события ВОВ тоже в нескольких приближениях, но уже III порядка;

в) психоментальные методы социальной психологии, позволяющие исследовать специфику коллективной и индивидуальной психологии, дают свои поправки IV порядка в общую картину ВОВ;

г) методологии таких специальных наук, как демография, климатология, география, этнология, история военного искусства, история техники и еще целый ряд дисциплин, проблематику которых может затронуть конкретное исследование объекта «ВОВ», тоже дадут свои поправки V и более порядка, каждая своими методами, выбранными соответственно факторам, влияющим в какой-то степени на ход ВОВ и находящимся в ее компетенции.

Из примера видно, что синтез синтезов (комплексный полидисциплинарный подход и внутридисциплинарный методологический синтез) осуществлялся сверху вниз, т.е. шел от самого общего к самому частному — к отдельному человеку. Но можно осуществить синтез и в обратном направлении, отталкиваясь от дисциплин, наиболее тесно связанных с феноменом «человек», и, постоянно имея в виду объект «ВОВ», переходить с одного уровня обобщения на другой. В этом случае цивилизационный подход не будет самым общим, так как следующие за ним более общие подходы в порядке возрастания будут антропосферные, биосферные, геосферные, гелиосферные и т.д. до подходов, связанных уже с процессами космического характера.

При вычленении факторов и, соответственно, процессов или явлений, ими вызванных, следует помнить, что факторы в сферах, объемлющих ту, в которой исследуется процесс или явление (например, ВОВ) действуют медленно и тем медленнее, чем больше порядок удаления сфер друг от друга, и наоборот, факторы в сферах, объемлемых той, где сосредоточен объект исследования, действуют быстро и тем быстрее, чем больше порядок удаления их друг от друга. Но при этом последствия могут быть разномасштабные: одно дело, когда мгновенно сработавший психофактор поднял Александра Матросова на бессмертный подвиг, — и в результате освобожден небольшой населенный пункт; а другое дело, когда некий другой психофактор заставил Гитлера поверить в возможность с помощью блицкрига выиграть войну с СССР и дать «зеленый свет» плану «Барбаросса», — в результате чего и возник такой исторический феномен как Великая Отечественная Война.

Вот, собственно, вкратце и вся суть двойного методологического синтеза. Историк, знакомый с отечественной теоретико-методологической традицией, без труда бы обнаружил идею вышеописанного двойного синтеза в методологии М.М. Ковалевского [См.: Сафронов, 1960, с. 255; Голосенко, Козловский, 1995, с. 155; Мягков, 1988, с. 91, 106].

«Нет ничего нового под солнцем» (Экклезиаст).

Примечания

1. Для конкретного исторического исследования прошлого Покровский считал наиболее эффективной следующую схему: «Прежде всего, конечно, выяснить условия географической среды. Показать, как отразилась она на развитии производительных сил. Показать далее, какие на основе последних возникали группировки людей, классовые отношения. Выяснить, как эти отношения отразились на политической надстройке… Наконец, из этой структуры вывести “психику общественного человека”, показать, как в данных условиях развития производительных сил развивалась в России “общественная мысль”» [Покровский, 1966-67, кн. 4, с. 348-349]. В рамках истмата приведенная схема своей продуманной последовательностью аналитических процедур являет собой образец гармоничного взаимовлияния микро- и макроисторических факторов, что снимает проблему стыковки макро- и микроистории.

2. Интерпретацию этого принципа применительно к истории можно обнаружить в следующем высказывании Бессмертного о невозможности параллельного применения микро- и макроанализа: «взгляд на какой бы то ни было феномен прошлого “с близкого расстояния” не способен воспроизвести одновременно и “общий план”: для этого нужен совсем иной “объектив”, который, увы, будет скрадывать детали» [Бессмертный, 1997, с. 14].

3. Уместно привести точку зрения редакторов «Анналов» 1989 г., считающих, что тот неуловимый и всеми разыскиваемый «исторический синтез осуществляется через расширение числа исследовательских объектов» [Цит. по: Бессмертный, 1993, с. 13]. Синтез через дробление! Вопреки всякому здравому смыслу!

4. Понятие «грубость модели» (термин предложен А.А. Андроновым) означает, что любые малые искажения такой модели не могут существенно изменить ее результаты. При этом под малыми искажениями понимается увеличение числа динамичных переменных несущественного порядка и с малой долей влияния на предлагаемую модель. Поскольку жизнь разнообразна и всего учесть невозможно, то заранее ясно, что какие-то малые факторы упущены. На вопрос, почему простая «огрубленная» модель достаточно полно описывает действительность, ответ дал советский академик Андронов: если модель достаточно груба, то малые факторы не искажают ее результатов, и наоборот: если модель не груба, то она не может описать действительность [См.: Чернавский, 2001, с. 77].

5. Синергетикой в тектологии называется ее раздел, акцентирующийся на методах, организующих активности системы в едином направлении, т.е. ориентирующих на достижение единой общей цели, например, на преодоление внешнего сопротивления; к тому же, именуемая себя «синергетикой» современная научная дисциплина, изучающая неравновесные процессы, фетишизирует их «самоорганизацию» и мистифицирует их «спонтанность».

6. Изономизм — это следствие «структурного единства природы», согласно которому законы природы, действующие в разных сферах реальности, имеют одинаковое выражение [Богданов, 2003б, с. 128].

Литература

Бессмертный Ю.Л. История на распутье // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М., 1993.

Бессмертный Ю.Л. Что за «Казус?» // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1996. Вып. 1. М., 1997.

Богданов А.А. Тектология: Всеобщая организационная наука. В 2-х кн. М., 1989.

Богданов А.А. Тектология: Всеобщая организационная наука. М., 2003а.

Богданов А.А. Организационный смысл принципа относительности // Вопросы философии. 2003б. № 1.

Богданов А.А. Новая фаза в понимании законов природы (тезисы к лекции) // Вопросы философии. 2003в. №1.

Голосенко И.А., Козловский В.В. История русской социологии XIX — XX вв. М., 1995.

Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л., 1990.

Мягков Г.П. «Русская историческая школа». Методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988.

Покровский М.Н. Избранные произведения в четырех книгах. М., 1966-67.

Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998.

Сафронов Б.Г. М.М. Ковалевский как социолог. М., 1960.

Споры о «Казусе» // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1996. Вып. 1. М., 1997.